– Мне кажется, я узнаю эту очаровательную фемину, – проскрипел, наконец, Леонид Степаныч.
– Да, это она, – воскрес Ян.
– Девушка, что сидела с нами за одним столом?
– Женя.
– Прелестно. Сдается, наш молодой человек как-то с этим связан.
Ян перевел взгляд на Евгения. Лесков откинулся на спинку кресла:
– Я художник. Это моя работа. Я хотел объяснить, но у меня ничего не получалось, извините…
– Это Александр Эмильевич заказал? – поинтересовался Ян.
– Да. Подарок в день рождения.
– Как вас зовут?
– Евгений.
Ян смягчился, покачал головой и вернулся к портрету.
– Но, наша знакомая – блондинка? – уточнил Леонид Степаныч.
– Да, – отозвался Ян. – Только вот этот цвет ей лучше. Когда она вам позировала?
– Я видел ее всего два раза. Рисовал по памяти.
Ян опять покачал головой, на этот раз медленнее.
– Вы большой художник, Евгений. В этом есть свой, неповторимый характер. Это новое слово в живописи.
– Спасибо, – бесцветно ответил Лесков.
– Нет, это вам спасибо! Сколько Гречишников заплатил?
– Но… – Евгений потер лоб. – Я всего лишь… То есть, я хочу сказать, мы об этом не говорили.
– Молодой человек не знает себе цену, – заметил старикашка, блеснув очками.
– В таком случае, оценкой этой картины я займусь сам, – придавил Ян.
– Но это же подарок, Янушка, – вставил Леонид Степаныч.
Именинник даже не заметил, что оставил без внимания его слова.
– Знаешь, как приходит слава? – взглянул в упор на художника. – Вспомни Гоголевский «Портрет». Так вот, я ни за что не дам тебе писать с меня. Мне не понравится то, что я увижу!.. Но эта картина – здесь ошибки быть не может – если я поднимусь в ресторан, выставлю ее там на аукционе… Даже среди этого перепившегося сброда найдутся охотники до настоящего искусства. Кто-то увидит в ней то самое – сокровенное. Кто-то пощеголяет кошельком. Кто-то втянется в азартную игру. Даже какой-нибудь оркестрант из джаз-банда не пожалел бы – пожертвовал сотней-другой долларов, чтобы заполучить сей шедевр! Будьте уверены, его бы купили за пять, за десять… за двадцать тысяч!.. За двести!..
Ян остановился, перевел дух.
– Вы меня поставили в затруднительное положение… Деньги портят человека, а художника они убивают. Сколько ты за нее попросишь?
Лесков поднялся.
– Я очень устал. Если мне позволят, я посплю где-нибудь здесь, пока народ гуляет.
Ян засмеялся:
– Я же говорил – он большой художник! Другие работы есть?
– Что-то есть, я не помню, – соврал Лесков: о своих картинах он помнил все.
Леонид Степаныч растянулся в улыбке, взял портрет в руки, вгляделся, прошептал:
– Лигейя!
– Женя, – не поддержал именинник.
– Евгения.
– Женя, – ярый поборник аскетизма не соглашался. – Где вы работаете, Евгений?
– У Александра на даче. Возвожу интерьеры.
– Фу, как печально. Вот ваше истинное призвание! – указал на портрет. – А дача – это не вечно.
– Я знаю. Но мне надо закончить.
– Что ж, я уверен, мы еще встретимся. Нам будет, о чем поговорить. Вот моя визитка, – Ян достал из пиджака портмоне и протянул Лескову пластиковую карточку.
Потом он принял из рук Леонида Степановича портрет, аккуратно накрыл его и дедом морозом улыбнулся на прощанье. Маленький лягушонок помахал тростью, вышел следом.
А Лесков остался один и в растерянности. Ночью того же дня бедный художник вернулся в Пески. В его кармане лежали на несколько сот жестких зеленых бумажек и кусочек пластмассы с отпечатанными на нем адресом, телефоном, факсом, и-мэйлом и именем: Ян Карлович Хеллер. В мозгу лотерейно вращались непригодные к жизни мысли: что он наделал и что делать теперь? Опустошение. Крах. Другой такой картины ему не написать. Почему он не сделал хотя бы копию?..
– …Ты можешь ответить на этот вопрос? – спросил Ян.
Он отвез Женю домой, на Невский, когда ресторан был еще полон гостей. Ян не любил тусовки. Что от него требовалось, он сделал: «заварил кашу». Женя столь же плохо переносила людские сборища. Гости ответили взаимностью: почти никто не заметил их исчезновения.
А дома Ян отвел свою пассию в спальню, смел с туалетного столика все аксессуары, установил на нем картину, сбросил чехол.
Уже минут пять девушка без единого звука испытывала свое новорожденное лицо. Естественно, слов Яна она не расслышала.
– Что? – не отрываясь, переспросила Женя.
Он раздвинул шелковые завесы балдахина и присел на кровать.
– На это никто не ответит. Такое не поддается оценке. Оно может быть увидено, услышано, осязаемо, прочувствовано, но никак не разгадано. Вот какая штука. Настоящее искусство лишено логики. Оно отталкивается от всепобеждающего, небесами данного «хочу!», и с этим ничего не поделаешь. Но самое поразительное в том, что это «хочу!» не каждый воплощает в жизнь именно так, как хочет. Ты согласна? – Ян не услышал ответа. – Молчишь… Значит согласна.
– Что? – опять спросила Женя.
– Накрой картину. Пусть краски сохранятся как можно дольше… на века!
Девушка послушалась.
– Подойди ко мне.
Ян взял ее за талию, оглядел снизу вверх.
– Именно такой тебя и я вижу. Странный человек этот художник, он заставляет меня ревновать. Но теперь-то у меня две тебя!
Женя улыбнулась его серым глазам. Увидела в них желание и надежду. Не было ничего проще! Склонилась, коснулась губами жесткой щеки, скользнула кончиком языка по мочке, расстегнула верхние пуговицы на его рубашке, влажно поцеловала шею. Ян остановил:
– Щ-щ-щ…
Тихонько отстранил Женю и усадил рядом. Девушка принимала любые правила – совершенная покорность – мгновенно перестроилась. Но последующего никак не ожидала.
– Милая моя девочка, – пролил по-отечески ее новый хозяин. – Ты ничего не поняла. Любовь это тоже искусство. Это не мастерство… Это искусство! Любовь так же нелогична! Я не терплю фальши, Женя – я не вижу ее, но чувствую.
Она опустила глаза. Слова странные – честные – пугали ее.
– Я тронут твоей решимостью, но мне важно другое. Не надо портить праздник. Спокойной ночи, дружок, – он поцеловал свою красавицу. – Все у нас впереди.
Поднялся, взял портрет, обернулся:
– Сегодня я забираю эту.
Кристально усмехнулся и вышел. Женю парализовало, очурбанило в каменную статуэтку майя. Потом она отошла, забралась с ногами на постель, свернулась калачиком, схватилась за голову и попыталась поверить в услышанное, но ничего не получилось.
Ты… Верю – услышишь ты,
Знаю – почувствуешь ты,
Как мне здесь одиноко…
Ян Хеллер не пробыл в Санкт-Петербурге и недели, снова улетел, обещая вернуться только в середине двадцатых чисел. За все то время, что он провел с Женей, был сдержан, ласков, внимателен. Делал подарки, самые разные, от царски дорогих до совершенно пустяковых. Жене нравилось, как он говорил и что он говорил. В его словах и жестах девушка видела Европу: древнюю и новую, утонченную и броскую, невероятно привлекательную и нереально далекую. Стоп-кадр, мгновенье! Он водил ее в рестораны, музеи, кино. Жене надоел сладкий Кристиан Диор, захотелось чего-нибудь более легкого. День посвятили парфюмерным изыскам (не в смысле изысканности, а в смысле – искать). Сначала в Рив Гош, затем в Л’Этуаль, потом еще куда-то. В итоге у Жени закружилась голова, и решила она остаться при «Пуазоне».
