Даринела, пополняя запасы организма с неизменным постоянством, с радостью отметила, что опасный разговор затих. Резенская и Истомин еще несколько минут перебрасывались ничего не значащими фразами и периодически смотрели на молчаливую, тщательно жующую Даринку, которая всем видом показывала, что тяжелая пища не дает ей раскрыть рот. Вот попробуйте сами, драгоценный читатель, тщательно жевать крем — суп. Попробовали? И как? Получилось? Зато вы лучше поняли весь спектр чувств, которые испытывала наша героиня, пытаясь изображать герцога и герцогиню из незабвенного и уже почти забытого фильма советских времен «Театр».
Они всё смотрели на нее. И эти взгляды, то ли голодные, то ли коварные, ожидающие чего-то, заставляли Горянову нервничать и проявлять чудеса выдержки, равномерно и не дрожа поднося с постоянной частотой колебаний ложку ко рту. Дарина уже хотела им что — нибудь эдакое сказать, но тут снова подали заказ… Это и спасло мировую гармонию. Когда в желудках оголодавшей честной компании пропали тыквенный суп и суп харчо, долма, ребрышки на углях с печенной на травах картошкой, жареный сыр и даже згапари (вот правда, куда в Даринку, стройную довольно девицу, влезло еще и (пироженко такое шоколадное со сметанным кремчиком), прерванный опасный разговор продолжился.
— Мне жаль, что кулинарные изыски остановили нас на такой важной для меня и животрепещущей теме, — кинул пробный мяч Истомин.
— Ах, оставьте! — сытая Даринка уже ничего не боялась. — Животрепещущей теме? Ха! Красоваться изволите? Всё так серьезно? Никогда бы не подумала. Неужели банальный матримониальный интерес к Вам одной из присутствующих здесь дам заставляет нервничать такого опытного, знающего жизнь человека? Мне казалось, что вы закоренелый холостяк, свято хранящий знамя своей свободы, и Вас так просто не сбить с пути. Или биологические часики делают тик — так и для мужчин? И вы боитесь поддаться общей истерии представителей сильной половины возраста «совсем близко к сорока»?
Резенская с чувством пнула Даринку под столом.
— Не могли бы вы, Лилия Павловна, — тут же, удерживая на лице вежливую полуулыбку и при этом досадливо потирая ушибленную ногу, отреагировала Горянова, — чуть — чуть подвинуться, а то ваши стройные ножки ЗАДЕВАЮТ, знаете ли!
— Вы тоже задеваете, Даринела Александровна, но не скажу вслух, что и чем…
— Ах, Лиля! — улыбнулся ей тепло Истомин. — Поверьте, Ваша природная воспитанность преувеличивает размеры словестной катастрофы.
— Да — да! — подхватила Даринка. — Не думаю, что Альгис Саулюсович принимает мои едкие замечания близко к сердцу. У людей, самодостаточных, развивается стойкий иммунитет ко всякого рода инсинуациям. Я ведь правильно понимаю? И только люди, имеющие какой — либо скрытый от общества порок, реагируют бурно и склонны к обиде, — тут она прервалась и потянулась ближе через стол к Истомину, чтобы вкрадчиво продолжить, — или, может быть, Лилия Павловна права? И вы стойко скрываете черные мысли- верный признак наличия у Вас скрытого изъяна?
Резенская снова толкнула Горянову. Но та даже не подумала отодвинуться.
— А что, я выгляжу обиженным? — усмехнулся Истомин и откинулся назад, делая расстояние между ним и Дариной приличным.
Но Горянова не унималась:
— Я вот только что подумала, Альгис Саулюсович, и эта мысль снова подтверждает, что с Вами не все так просто…
— Что именно?
— В вашем возрасте только бракованные особи бывают одиноки.
Резенская возмущенно охнула.
— Неужели?
— Да, — хмыкнула Горянова и тоже откинулась назад, — это подсказывает опыт и жизненная практика. Породистых безупречных кобелей обычно разбирают щенками.
Резенская икнула и отвернулась, а Горянова радостно продолжала:
— А если Вы еще к неполным сорока годам свободны, то… — она сделала многозначительную паузу… напрашивается неутешительный вывод… так что, мне кажется, нам девочкам, пора подумать, а вообще стоит ли, гипотетически, проявлять матримониальный интерес к столь подозрительной личности, как Вы!
— Так! — вмешалась Резенская. — Предлагаю столь опасную тему прервать, — а то, боюсь, вечерний поход в театр сегодня не состоится.
— Почему? — удивилась Горянова.
— Потому что еще немного, и вы перейдете на личности, что в нашем случае будет приравнено к убийству.
— Не переживайте, Лиля, — обратился к ней с улыбкой Истомин. — Дело в том, что нам с Даринелой Александровной не впервые клинки скрещивать. В нашу первую встречу она вообще достаточно громко, так, чтобы слышно было во всем кафе, а не только за соседними столиками, усомнилась в моем умении найти клитор на женском теле. Так что я уже привык. Мне нравится, — это уже он говорил, пристально глядя Горяновой в глаза, — Даринела Александровна, что Вы всерьез размышляете над моим характером и скрытыми желаниями и пороками. Только боюсь Вас разочаровать… Я не хвалюсь, но в моей жизни были дамы, которые стремились, как бы это сказать, застать меня со спущенными штанами. Их напор был столь отвратителен, что неизменно заканчивался резким и болезненным разрывом. Они не думали о том, что врасплох можно поймать лишь тех, кто не умеет оказывать… А я могу! И муки совести — это будет последнее, о чем я тогда подумаю. В этом секрет моей свободы! В умении и себе, и другим говорить нет!
Он снова откинулся назад и разглядывал с легкой усмешкой застывших девчонок. Истомин еще хотел что-то сказать, но его прервала какая — то резкая, неприятная мелодия телефонного звонка. Альгис Саулюсович болезненно поморщился, извинился перед дамами и вышел из — за стола.
— Дарина! — зашипела Лиля, как только он покинул зал. — Ты что творишь?! Зачем его задеваешь? Или ты флиртуешь? Но ведь он тебе не нужен! Зачем все? Просто так?
— Ладно, Лиль, — покаянно протянула Горянова, — прости, я увлеклась. Знаешь, это какое-то неправильное наше бабье устройство. Когда он меня клеил, я его, не задумываясь, отшила, а сейчас… я же понимаю, что он во мне, как в женщине, не заинтересован, но почему — то веду себя, как форменная блядь, и дразню его.
Резенская вдруг рассмеялась:
— Покаянная отповедь! Ты себя не щадишь, Дарин! это ж надо так обозвать! Самокритичная ты наша! Хорошо! Но когда он вернется, закрой свой рот и улыбайся!
Горянова кивнула. Прошло уже пять минут, а Истомин все не возвращался. Даринка решила быстренько сбегать в дамскую комнату, ибо прогулка и сытый желудок призвали выполнить еще одну естественную потребность. Вожделенное пространство находилось сразу за маленькой лестницей. Дарина бодрым шагом направилась туда, как вдруг услышала знакомый голос и инстинктивно подняла голову. Там, наверху, спиной к ней стоял Истомин и резким, злым голосом, лишенным всякой вежливости и всякого тепла, почти шипел:
— Нет, мама! Я еще, в сотый раз тебе повторяю, что не собираюсь опять за него платить… Да! Пусть! Пусть его посадят! Или убьют! Мне все равно! В конце концов, он не маленький ребенок, он знал, на что шел, когда просаживал баснословную сумму. Он рассчитывал, что я опять заплачу долги из своего кармана? А почему он сам не просит? Ты думала, почему он не просит сам? Ах, он меня боится! Да, он правильно боится, потому его я пошлю на три буквы и еще по роже надаю как следует! Поэтому он и просит тебя! Пожалеть? А кто меня пожалеет, мама? Кто? Я эти деньги не в лотерею выиграл! Я работаю, как проклятый, двадцать четыре часа в сутки. Сегодня первый раз за год я смог выкроить для себя каких — то жалких пять часов! А у него что ни день — так какой — нибудь праздник! Если хочет, я устрою его куда — нибудь, пусть поймет цену деньгам! Пусть он узнает, каково это — зарабатывать себе на жизнь! Что? Ах, он болен… Он скотина и брехун! Мама! Не плачь! Да о чем ты говоришь! Эта сумма огромна даже для меня! И даже если вдруг я снова заплачу… Я сказал — вдруг! Неужели ты не понимаешь, что он не перестанет! Что это будет продолжаться всегда! Мама, ну не нужно плакать! Прекрати! У тебя опять подскочит давление! Мам! Мне вызвать тебе скорую? Хорошо! Хорошо! Только не плачь! Я сделаю это, но, клянусь, что в последний раз! Клянусь! — и он резко развернулся, с силой и яростью нажимая на давно потухший экран.
