— сомнительная.
— Это не моя одежда, — оправдываюсь я.
— Чья? — вновь садится и вертит в пальцах ручку.
— Мне ее… — накрываю лицо руками и понимаю, что похищение мое похоже на бред сумасшедшей. — Помогите мне. Я не должна была уходить, но… Господи… — раздвигаю пальцы и смотрю сквозь них на офицера. — Вы мне не верите?
— Почему же, верим.
Говорит, как с умалишенной. Тихо так и заискивающе. Буду кричать, вызовет скорую с санитарами, которые вколют мне успокоительных.
— Где обычно прячутся преступники, чтобы их не нашли? — заговорщически спрашиваю я.
— Так, а это уже интересно, — поддается в мою сторону, а его коллега в живом любопытстве внимает нашему разговору, — вы совершили преступление и хотите избежать наказания? Мужа с любовником убили, поэтому и придумали историю с похищением, как алиби?
— С каким любовником? — едва слышно уточняю я.
— С Родионом Семеновичем. С боссом мужа, — убедительно шепчет он. — Так? Я все правильно понял?
— Нет.
— Тогда расскажите, как все было, — опять щелкает ручкой и придвигает к себе блокнот. — Или вы с мужем убили его босса за сто пятьдесят тысяч долларов?
Одна версия удивительнее другой. Моргает и ждет подробностей в кровавом убийстве, совершенном моими слабыми руками.
— Вы в своем уме?
— А вы, гражданочка?
— У меня соседка герань украла! — меня отпихивает в сторону разъяренная старуха со всклокоченными седыми волосами. — Три горшка герани! Сука гадкая и не признается! Три горшка герани!
От нее пахнет кошачьей мочой и прогорклым маслом. В отделение залетает вторая бабушенция с платком на голове и выстиранной до белых пятен сорочке:
— Ты лучше расскажи, кто скомуниздил у меня кастрюлю! Герань?! Да я тебе эту герань в одно место затолкаю, стервозина старая! Хорошая кастрюля была! На шесть литров варенья!
Дежурные устало переглядываются со мной и встают. Через минуту они отворяют решетчатую дверь, бряцая ключами, и бегут разнимать беснующихся боевых старух, которые оглушают меня криками.
Мне тут не помогут. Куда важнее успокаивать чокнутых бабулек, впавших в маразм, чем поверить в историю о похищении от женщины в дорогом модном платье. Отступаю к выходу и выбегаю на улицу, когда одна из старух начинает нечленораздельно голосить.
Куда пойти? У кого помощи просить? Кидаться к прохожим, пугать родственников, которые, как и я, люди скромные, маленькие и беспомощные? Нет у меня серьезных связей, облеченных властью знакомых или родственников, которые смогут выступить против несправедливости.
Как жутко. До холодной испарины между лопаток. Я одна, и за моей спиной нет никого сильного, страшного и опасного, а сама я слабая и испуганная. И еще я клиническая дура, потому что держу путь на автовокзал.
Паспорт с собой, остатки зарплаты с карточки сняты. На поезд не сяду, потому что смогут отследить по личным данным в билете, поэтому сяду на автобус и свалю в закат. Ладно, не в закат, а в глухую деревню. Еще не знаю в какую, но на месте разберусь.
— Куда? — щекастая тетка с рыжей химией на голове чавкает жвачкой.
— Куда-нибудь, где меня не найдут, — тихо шепчу я.
— Ясно, — причмокивает она. — От мужа бежишь?
— Ну, — я сглатываю, — типа того.
— До Владимира, а оттуда, деточка, в Пеньки, — клацает по клавиатуре пальцами с длинными и красными когтями. — Та еще дыра.
В Пеньки так в Пеньки. Я ведь умная женщина, а сесть и подумать не соизволю. Я же могу попасть в такую передрягу, что Родион с его платьями и бельем покажется мне ангелом во плоти, но быть его гостьей-тире-пленницей не хочу. Пусть ищет другую, посговорчивее. Я же сбегу. От него, от себя и низменных желаний в Пеньки. Черт его знает, что меня ждет, но пятая точка просто требует приключений.
В автобусе меня немного отпускает. Рядом сидит благожелательный старичок с седыми усами и называет меня красавицей. Я вежливо улыбаюсь, но не вступаю в диалог и не раскрываю, зачем мне во Владимир и почему я налегке. Я же в бега ударилась и нельзя ни с кем вести беседы.
Автобус останавливается, и я выныриваю из дремоты. Пассажиры обеспокоены, а в салон вваливается Алекс и шипит на испуганного водителя:
— Не кипишуй. Я мадаму одну заберу.
И смотрит на меня.
— Нет! — рявкаю я.
— Да.
Меня тащат к дверям. Я вырываюсь, кричу и прошу о помощи, но никто не вступается за меня. Старичок, который льстил мне витиеватыми комплиментами час назад, выглядывает в окно и говорит:
— Бандиты, что ли, какие?
— Они самые!
— А вот это обидно, — вздыхает Алекс и выволакивает меня на обочину.
Дорогу автобусу перегородили два черных внедорожника, возле которых трутся трое угрюмых ребят.
— Один со мной не справился бы? — выворачиваюсь из рук Алекса и толкаю его в грудь. — Дружков притащил?
— А они для антуража, — обнажает зубы в улыбке и указывает на приземистого мужичка с черными очками на носу, — а этот пас тебя всю дорогу.
Тот с приветствием опускает очки и подмигивает.
— Ну, помогли тебе в полиции?
— Нет! Не помогли! — в отчаянии повышаю голос до визга. — Мне бабуськи помешали!
— Зато заявление о трех горшках герани приняли, — Алекс цедит каждое слово мне в лицо. — Быстро в машину. В Пеньки она собралась!
— Я не хочу возвращаться, — отступаю от него на несколько мелких шажочков. — Родион же… Что он со мной сделает?
— На расчлененку не надейся, — он вытаскивает из кармана пластиковые хомуты. — Я готов утолить чужое любопытство и связать тебя на глазах зевак, но давай обойдемся без этого?
А пассажиры прямо прилипли к окнам и ждут развития событий с открытыми ртами. Бессовестные! Смахиваю со лба локон и с истеричным смешком ковыляю к одному из внедорожников.
— Яна, — окликает Алекс и когда я оборачиваюсь, кидает в меня черным мешком. — Ничего не забыла?
Уже в машине, натянув на голову мешок, понимаю, что не отказалась бы от мороженого, и это плохой признак. Я его ем редко: в моменты, когда хочется удавиться и света белого не видеть.
