же.
Выкручиваю печку на всю мощность. Салон мгновенно заполняется теплом. По моей спине катятся капли пота. Жара невероятная, но кукла вон в одной футболке сидит, да еще и босиком.
– Где ты живешь? – гаркнул, достало возиться с ней.
Молчит. Сжалась вся. Хорохорился как воробей, но трясется, точно заяц. Сладкая. Розовые губки поджала, кусает их. Духера, не знает, как меня это заводит.
– Не хочешь, не говори. – резко останавливаю машину, и круто разворачиваю руль в обратную сторону. – Ты молчи, мне же лучше, дома вон отогрею сейчас, все равно жутко голоден остался.
– Вы… правда, домой меня отвезете?
– Нет блядь, под сосной прикопаю, снежком притрушу. Кукла, мозгами шевели!
– Пав..Павленковская, 20! Я живу на Павленковской, 20!
Перевожу взгляд на нее и улыбаюсь уголком губ. Забавная девчонка. Вроде и не ревет уже, но и не смотрит на меня. Отвернулась к окну, держится за ручку двери, готовая выпрыгнуть на полном ходу, если потребуется. Вон, руки уже побелели, так сильно сжимает ручку, хоть бы не оторвала случайно.
Доезжаем быстро. Это оказывается старая пятиэтажка в одном из спальных районов города. Глушу двигатель. Мы так и сидим молча, в гробовой тишине. Не знаю, чего жду. Нечего мне ей говорить. Прочищаю горло.
– Ты это, держи, обувь себе купишь.
Бросаю ей белый толстый конверт на колени.
– Что это?
– Сама знаешь.
Открываю окно и закуриваю сигарету. Из улицы доносится морозный ветер, кожу только щекочет. Девочка осторожно берет конверт в руки и открывает его. Ее губы начинают дрожать, на глаза наворачиваются слезы. Конверт плотно набит деньгами, я уж не пожалел купюр.
– Думаете, это возместит мне ту боль, что я пережила? Или сотрет из памяти, как вы измывались надо мной толпой? Я никогда не прощу вам то, что вы сделали со мной!
Со всей дури швыряет мне конверт в грудь, из которого по всему салону разлетаются крупные купюры. В тот же миг эта малохольная открывает дверь, и выбегает из машины. Как была, босиком. Прошмыгивает в двери подъезда как раз в тот момент, когда какая-то старушка выходит от туда с большими сумками.
Затягиваюсь сильнее сигаретой, выпуская седой дым. Не догоняю ее, а лишь только завожу мотор и резко выезжаю со двора. Паршиво на душе как-то, неправильно. Ха, а ведь действительно не продажная сука оказалась, удивительно, думал, такие уже не водятся.
Пусть убегает, не взяла деньги – ее дело, вот только если заявит на меня сегодня – я знаю, где она живет. Найду и трахну так жестко, что мало не покажется.
Я бегу по ступенькам на третий этаж в свою квартиру, размазывая слезы по лицу. Ноги отбирает от холода бетона, по которому спешно ступаю. Кажется, оно просто окоченели уже, но мне все равно, ведь я дома. Он позволил мне уйти, все закончилось, теперь все будет хорошо. Все прошло, прошло. Я живая, и это главное.
Горькие слезы душат меня, но я стараюсь их подавить. Купить меня вздумал? Чтобы продалась ему за какие-то жалкие бумажки, или хочет грехи свои так откупить? Не выйдет, я молюсь за то, чтобы этот подонок горел в аду также, как горела в нем я вчера. Пусть загнется там от боли, пусть сгниет вместе со своими дружками или перестреляют они друг друга. Мне все равно.
Я нисколько не жалею, что не взяла его конверт, хотя и жили мы с бабушкой не богато. Часто приходилось недоедать. Ее пенсия была минимальной, а я перебивалась заработком официанткой, пока не получила стипендию на учебе. Так и жили, скромно, но дружно. Пусть подавиться своими деньгами, мне ничего не нужно от него!
Дойдя до своей такой родной двери, останавливаюсь. Надо успокоиться, отдышаться, перестать реветь и всхлипывать, а то сильно напугаю бабушку. Любаша, так я ее называю, сильно в возрасте у меня, болеет. Не к чему ей волноваться. Она мне и мама и папа в одном лице. Все для меня с шести лет, когда родителей не стало.
Так, спокойно, надо что-то придумать. Почему меня не было дома сутки? Почему я в таком виде?
Ночевала у подруги Таньки, там же и испортила одежду. А обувь… надеюсь, Любаша не заметит этого. Перевожу дух, и смело стучу в дверь. Ключи я потеряла вчера вместе с сумочкой, а звонок у нас отроду не работал.
Звоню долго, снова и снова, но никто не открывает дверь. Стучу еще раз, сильнее, снова и снова. Да где же ты, ба? Тяжелый камень начинает оседать на плечи. Хоть бы ничего не случилось.
– Бабушка! Любаша!
Тело пробирает новая волна дрожи. Где она? Почему так долго не открывает?
– Ба, открой, это Стася!
К горлу подступает нервный ком. В висках пульсируют секунды ожидания. Краем уха слышу скрип открывающейся соседской двери. Это теть Вера, женщина, не сильно моложе моей бабушки, ее лучшая подруга. Уж она-то точно знает, где Любаша запропастилась.
– Стася? Девочка, это ты что ли?
Соседка выглядывает из-за двери, щурилась, разглядывая меня.
Киваю, сил отвечать уже нет.
– Господи, милая, что с тобой случилось? Что за вид…
– Где бабушка, баб Вер, почему она так долго не открывает?
Соседка достает из кармана черный шелковый платок и утирает им глаза.
– Деточка, умерла Любаша наша, вчера в обед увезли. Врачи сразу сказали – обширный инфаркт. Не смогли спасти, видать доехать не успели. Холодную уже нашли. Ой, горе-то какое! Что же это твориться!
Кажется, у меня что-то со слухом, и я не могла этого услышать. Меня словно парализует. Нет, такого просто не может быть, Любаша не бросит меня совсем одну, она же прекрасно себя чувствовала вчера утром, когда помогала собираться на учебу. Как всегда бодра и энергична она хозяйничала на кухне, когда я уходила. Обещала к вечеру напечь пирогов с вишней, я их просто обожаю.
– Баб Вер, что вы такое говорите?! Не может быть такого, не может…
– Ты это, деточка, заходи ко мне. Нечего тебе пока в квартире одной куковать.
Соседка выглядит сильно обеспокоенной, все роняет слезы на платок, а я…застываю на месте. Отдергиваю руку от ручки двери, словно обжигаясь о ее металл. Никто меня не ждет теперь тут. Любаша, родная моя, я даже не успела попрощаться с тобой. Я не успела сказать, как сильно люблю тебя.
В какой-то миг в голове словно что-то переключается, ломается и сгорает. Я вскакиваю и несусь вниз по ступенькам, игнорируя крики соседки.
Мне нужно найти
