грудную клетку пронзила боль. Но кажется, Стасу этого было мало. Он замахнулся и наотмашь ударил меня по лицу.
Голова мотнулась, и свет померк.
Где-то на грани сознания я успела сравнить ниочемную пощечину Никиты и полную отбитость его сына.
Очнулась, когда вокруг меня уже навели панику, надо мной склонился ректор, а сбоку медсестра вызывала скорую.
– Не надо скорую, – просипела я, поднимаясь по стенке и морщась от простреливающей боли в боку.
– Я не могу вас оставить в таком состоянии. Нужно исключить переломы. Алло, да, у нас травма. Университет. Записывайте адрес.
Медсестра отошла, а я еще раз проникновенно посмотрела на ректора, причем он у меня перед глазами расплывался.
– Не надо скорую.
– Я уже позвонил Никите Сергеевичу. Он настоял.
Ах да, конечно, теперь все решает Тобольский. Как я могла забыть?
– Кто это сделал? – также тихо спросил ректор, наверное, морально уже прощаясь со студентом, которого Тобольский с говном сожрет. Теперь из-за меня.
– Не переживайте. Это я сама. Оступилась и упала.
Ректору мой ответ не понравился, но он кивнул. А я подумала, что не хочу вмешивать его в «семейные» разборки.
Мне доставит удовольствие наблюдать за решением Никиты Сергеевича.
Он хотел играть со мной, но забыл, что игра – это двусторонний процесс. Я тоже хочу наблюдать, как колеблется его чаша ценностей между мной и придурком-сыном!
* * *
Из травмпункта меня забирал водитель. От Никиты Сергеевича не было ни звонка, ни сообщения.
– Кто тебя так приложил? – угрюмо спросил водитель, забирая у врача справку и снимок с диагнозом.
Боль была из-за трещины в ребре. Но я считала, раз не сломана, то легко отделалась!
– Стас. Тобольский, – зачем-то добавила я.
– Ясно-понятно. Садись в машину.
В пентхаусе никого не было. Точнее, не было Никиты, хотя я ждала.
Кривясь от боли, разделась и постояла под навороченным душем, немного позволяя себе размякнуть, пока никто не видит. Поплакала, потом легла на большущую кровать и заказала доставку всевозможных вкусностей из ресторана в этой же башне.
Цены были совершенно недемократические, но кредитка Тобольского все стерпит. Мне даже насрать было, что я перебрала лимит и подтверждение операции с расходом в семь тысяч ушло к нему.
Но судя по тому, что через полчаса мне доставили полный поднос вкуснейших блюд и деликатесов, Никита подтвердил.
Я посчитала это компенсацией и очень удивилась пришедшему сообщению от Тобольского:
«Что за привычка ужинать лобстером и черной икрой? Будь попроще, я люблю скромных и стройных девушек».
Ха-ха.
Как будто меня волнует, кого он любит. Но ответ я написала:
«Пока у меня зарастают переломанные твоим сыном ребра, буду питаться так, как считаю нужным».
Ответа не последовало. Конечно, он не поверил. И конечно, еще выскажет мне, что я не имею права наезжать на его сына и обвинять в чем ни попадя.
К сожалению, про лобстер и икру я не подумала, потому перекусила креветками в чесночно-сливочном соусе, запила их дорогим шампанским. Если уж Тобольский лишил меня вечеринок, устрою себе индивидуальную. Ну и на десерт съела профитроли со свежей и почему-то безвкусной клубникой. Пожалуй, в следующий раз закажу манго или ананас.
Засыпала я, лежа на спине, периодически просыпаясь от собственного храпа. Хотела бы свернуться на бочок, но бочок нещадно болел, даже обезболивающие не помогали.
В следующий раз проснулась от собственного стона, когда резкая боль полоснула по грудине от прогнувшегося сбоку матраса.
Рядом лежал Никита, облокотившись на подушку, и рассматривал меня.
– Ты чего как поздно? – еще не проснувшись, пробормотала я.
– Как смог, так и приехал. Лицо тоже Стас разбил?
Я угукнула и отвернулась посмотреть время. На часах было два ночи. И я снова повернулась к Никите.
– Так допоздна работаешь? Жена не волнуется, что ты еще не дома?
– Я уже был дома. Поговорил со Стасом. Больше он тебя не тронет.
Ребра ныли, а близость Тобольского тревожила. Я дергалась при каждом его движении и тут же стонала от пронизывающей боли.
– Ты не шевелись. Если надо чего, я подам.
– Угу.
Но меня напрягало даже его нахождение рядом. Я не могла расслабиться.
В дверь позвонили, и Никита сорвался с места, заставив меня вскрикнуть.
– Прости, прости, мелкая. Я не подумал. Сейчас все исправим.
Как он собирался исправлять, понятия не имела, но уже через минуту вернулся, по-деловому входя в спальню и отдавая приказ.
– Раздевайся.
– Зачем?
Черт, неужели он не понимает, что у меня ребра сломаны? Мне даже не двигаясь лежать больно!
– Раздевайся. Обезболивающую мазь привезли и таблетки. Я сам тебя намажу.
Я чуть зубами не заскрипела. С одной стороны, понимала, что сама с этим не справлюсь, а искушение обезболиться слишком большое. С другой, я не хотела раздеваться перед Тобольским. Мы все же как-то еще держались на границе приличия, которую не переступали. Но раздевшись перед ним, я теряла последнее преимущество.
Кажется, он что-то понял.
– Ладно, лежи. Я сам.
Так было проще. Мне было проще. Потому что меня снова подчинили, заставили.
Я лежала и с тревогой следила за каждым осторожным движением Никиты. Как он обходил кровать, как развязывал мой халат и разводил полы. Как задирал сорочку, очень деликатно, чтобы я даже не поморщилась. Как взгляд остановился на неровно вздымающейся груди.
Соски тут же, как назло, сморщились под его взглядом. Тобольский облизнулся и как будто случайно задел их ладонью, задирая ткань. Потом еще раз, когда опускал руки.
Я задохнулась, но прикусила язык, чтобы не выдать себя.
Ощущения были странными. Я немного терялась от их неоднозначности. Совершенно точно я не любила Тобольского, я даже не была в него влюблена! Я не мечтала о близости с ним и не радовалась его вниманию. Но все же Никита не был мне неприятен, как, например, его сынуля Стас. И его прикосновения как-то странно действовали на тело. Даже его взгляд заставлял кожу покрываться мурашками.
Никита осторожно присел на край, оказываясь слишком близко ко мне. Я закрыла глаза, но тут же открыла снова. Без визуального контакта меня атаковали другие чувства. Я стала прислушиваться, как он берет с тумбочки тюбик мази. Ощутила тепло его большого тела своей голой выставленной напоказ кожей. Окунулась в его характерный мужской запах с терпким парфюмом, от которого кружилась голова.
Это сбивало с мыслей еще сильнее, поэтому было проще смотреть за ним и его движениями, чем воспринимать остальными органами чувств.
Никита выдавил на пальцы немного мази и развернулся ко мне. Посмотрел в глаза
