у меня полный шкаф костюмов.
— Филипп. Это очень расточительно.
— Может быть, ты сможешь мне с этим помочь, — говорит он.
— Конечно.
— О, и еще, ты никуда не уедешь. Мы поженимся как можно скорее.
— Да, Филипп, так скоро, как смогу привести сюда свою семью.
Дождь усиливается, заливая его дорогой костюм и рубашку. Я наклоняюсь и вытираю капли дождя с его лица, он снова притягивает меня для поцелуя.
— Сколько их?
— Четыре сестры и родители.
— Четыре сестры! Похоже, у меня проблемы.
— Да, это точно, сэр!
— Мне все равно, привези сюда хоть сотню человек на свадьбу. Это гребаный замок.
Я киваю.
— Я могла бы добавить, что это пустой замок без ковров, занавесок и чего-то еще.
— Ты поможешь мне и с этим тоже?
Я кивнула, рассмеявшись.
— И ты поможешь наполнить этот замок малышами?
Все мое тело взрывается от радости.
— Да, — говорю я.
— Я имею в виду, я хочу начать прямо сейчас.
Усиливаются дождь и ветер, и мои волосы промокают насквозь.
— Филипп, я хотела иметь от тебя детей с тех пор, как впервые увидела твое лицо в своей гостиной по телевизору, когда мне было семнадцать.
— Но у меня есть условие, — говорит он, выгибая бровь.
— Все, что угодно.
— Я хочу, чтобы ты была хорошей девочкой.
— Да, папочка. Мы можем начать прямо сейчас?
— Я хочу, чтобы ты слушала, когда буду давать тебе указания.
— Я сделаю все, что в моих силах.
— И еще, Хлоя?! Ты никогда больше не должна прикасаться к другой плите или духовке!
Я смеюсь и потираюсь о него, толкая в грязь.
— О, боже мой, папочка, не начинай грязных разговоров, я скоро кончу!
Он обхватывает своими мощными руками мою задницу и крепко сжимает. Я вскрикиваю от удивления и снова начинаю смеяться.
— Я люблю тебя, дорогая.
— Я тоже тебя люблю. И я готова к единственному тесту, о котором я когда-либо думала.
Судя по выражению его лица и по хватке пальцев, сжимающих мое платье, такое ощущение, что нам не удастся остановиться достаточно надолго, чтобы укрыться от дождя.
Я так обезумела от похоти, что мне все равно.
Если ему придется лишать меня девственности под дождем, так тому и быть.
Филипп
В этом мире нет ничего лучше, чем целовать мою Хлою под дождем.
Я никогда не перестану целовать или гладить мою Хлою, ни из-за погоды, ни, конечно же, ради соблюдения общественного приличия. Кроме того, никто не будет прогуливаться по розовому саду в такую погоду. Вероятнее всего.
— Да. Сейчас, — говорю я. — Я не продержусь больше ни секунды, моя маленькая булочка с корицей.
Дождь льет все сильнее. Хлоя прищуривается и снова прижимается ко мне тазом.
Все не так, как я хотел. Я не планировал, что момент необузданной страсти приведет нас обоих в неистовство из спутанных волос, испорченной одежды и мокрой кожи. По крайней мере, не раньше, чем очаровать ее комнатой для порки с сотней зажженных свечей вокруг огромной кровати с балдахином, усыпанной лепестками роз и плейлистом с ее любимой музыкой.
Отложим это на время. Все, что имеет значение, — это Хлоя. Здесь. Сейчас.
Мы целуемся до тех пор, пока у нас не начинают болеть губы, что, похоже, входит в привычку. Когда дождь по-настоящему начинает хлестать по нам, я быстро подтягиваю ее под себя, занимая свое место между ее ног. Мы лихорадочно освобождаем мой ноющий член из его темницы. Ее милые ручки обхватывают его, вызывая у меня одобрительный возглас. Ее прикосновения слишком мягкие, слишком робкие, поэтому погружаю свой язык в ее рот, в то время как ее руки водят вверх и вниз по моему члену. В этот момент в меня может ударить молния, но мне все равно, потому что не могу представить себе ничего более восхитительно электрического, чем ее прикосновение.
Охваченный страстью, я грубо раздвигаю ноги Хлои. Приходить ко мне без трусиков, похоже, стало ее злой шуткой. Я показываю ей, насколько искренне одобряю эту привычку ходить без трусиков, быстро вводя головку своего члена в ее влажное тепло. Все это время ее руки судорожно ищут что-нибудь; глаза дикие, зубы впиваются в губы.
— Расслабься, любовь моя, — шепчу ей в мокрую щеку. — Держись за меня, если тебе нужно за что-то держаться. Держись за меня и дыши.
Она отвечает на мой поцелуй, я чувствую, как ее напряжение отступает. Я понемногу погружаю в нее свой член, затем делаю паузу, чтобы понаблюдать за реакцией, когда растягиваю ее.
Ее стеночки подстраиваются под мой размер, и я вдавливаюсь сильнее.
— Еще, еще, — скулит она, выгибая бедра.
Наконец, я избавляюсь от того, что осталось от ее девственности и она полностью становится моей. Она хмурится от кратковременного укола боли, а затем напряженное выражение лица сменяется облегчением. Мое тело содрогается от совершенства, от экстаза, от ее тугого входа.
— У тебя есть я. Я вся твоя, — говорит она.
Я баюкаю ее в своих объятиях и толкаюсь глубоко и решительно. Она — мой дом и ничей больше!
— Правильно, малышка. Теперь ты принадлежишь мне. Ты моя, — рычу я.
Дождь стучит мне в спину, усиливая нашу страсть. Моя Хлоя прижимается ко мне, ее ноги требуют, чтобы я двигался внутри нее, наполняя, заявляя на нее права.
То, как ее глаза не отрываются от моих, пока я двигаюсь в ней, — заходит за рамки. Почти. Ее незащищенная душа разрушает всю мою защиту. Эта женщина погубила меня. Она видит меня насквозь, возможно, всегда была, как она и говорит.
— Все в порядке, любимая?
Она кивает, обхватывает мое лицо и целует, пока наши тела прижимаются друг к другу.
Теперь, привыкнув к моему размеру, Хлоя обхватывает лодыжками мою поясницу, требуя, чтобы я двигался глубже, яростнее, быстрее. Моя жена любит это так же сильно, как и я, любит меня так же, как я люблю ее. Я совершенно очарован ее милой душой и никогда не выпущу ее из виду. Все верно, я называю ее своей женой, потому что так оно и есть, и мне не нужно ждать, пока появится листок бумаги, чтобы сделать это официально.
Кончая глубоко внутри нее, содрогаясь в бешенном экстазе, я выкрикиваю ее имя. Я пульсирую в ней, отмечая свою женщину. Владея своей женой.
— Черт! — кричу я, когда вокруг нас грохочет гром.
Я не останавливаюсь, пока она не принимает меня до последней капли, и оба полностью не удовлетворены. Только тогда полностью осознаю опасность. Как бы сильно я ни хотел сделать
