лучший мужчина на свете.
Он кладет свою ладонь поверх моей.
— Это правда, Малыш.
Смирившись, он смотрит прямо перед собой в лес.
— Я не ищу себе оправданий, и я совершил много ужасных поступков, но горжусь одной вещью.
— И чем же, папа?
Он быстро сжимает мою руку, и на его губах появляется малейший намек на улыбку.
— Тобой.
— Мной?
Он кивает.
— Я уже принял решение оставить ту жизнь позади. Но когда увидел тебя, то понял, что это правильный поступок. Хоть раз я действительно буду действовать с честью.
Его глаза становятся нехарактерно туманными, когда он оглядывает мои черты лица.
— Ты — мое самое большое достижение в жизни. Мой самый почетный поступок.
Папа легонько касается пальцами моего подбородка.
— Ты научила меня силе безусловной любви. Что для такого человека, как я, возможно искупление.
Его слова могут сбить меня с толку, но, как всегда, я знаю, что папа в конце концов все объяснит. Он не отличается методичностью. Все, что тот делает, имеет определенную цель.
Он смотрит в сторону, у него напрягается горло, голос становится более хриплым.
— Может, я и не религиозный человек, но верю, что кто-то или что-то там послало меня к тебе. И каждый день я благодарю за это.
Между нами повисает тишина, прежде чем папа тихо добавляет:
— Но с каждым днем приходит страх, что мои плохие поступки вернутся и будут преследовать нас.
Когда он поворачивается ко мне, я сдерживаю вздох, потому что на его лице появляется тень страха. Это эмоция, которую я никогда у него не видела.
— Что тебе будет больно… — Мышцы на его челюсти напряглись. — Или, что еще хуже, из-за меня.
Я беру его руки в свои и крепко сжимаю их.
— Папа, со мной ничего не случится.
Он сосредотачивается на наших соединенных руках, его голос мягко доносится до меня.
— В этой жизни нет никаких гарантий, Малыш. Вот почему я готовлю тебя, постепенно.
Когда сцена затуманивается, меня охватывает приступ паники. Я пытаюсь сжать папины руки, но ничего не получается. Я просто хватаюсь за воздух.
«Нет! Пожалуйста, не уходи, папа! Вернись ко мне!»
Внезапно я распахиваю глаза. Сердце бешено колотится в груди, а лоб покрыт капельками холодного пота.
— Папа! — Я выдыхаю это слово едва слышным шепотом.
Оглядывая затемненную комнату, кладу руку на грудь, закрывая то, что кажется зияющей раной, наполненной горем. Инстинктивно я знаю, что его больше нет в живых, и это знание причиняет жгучую боль, проникающую глубоко в душу.
Этот фрагмент моих воспоминаний не помогает мне определить свою личность, но он не менее ценен. Я цепляюсь за него с отчаянной нуждой.
Закрыв глаза, пытаюсь расслабиться настолько, чтобы снова заснуть и снова вызвать это воспоминание в надежде узнать его имя — то, что я смогу использовать как инструмент для поиска своей собственной личности.
Разумеется, это оказывается бесполезным, висящим на расстоянии вытянутой руки и дразнящим меня. Вместо этого я погружаюсь в беспробудный сон, не приблизившись к своей цели.
Я снова засыпаю безымянной женщиной.
Она
Две недели спустя
Выздоровление идет довольно быстро, благодаря доктору Кингу. И, хотя я слишком упряма, чтобы признать это, его настойчивые и строгие советы не позволили мне снова нанести себе травму.
Но даже сейчас я обнаруживаю, что хватаюсь за самые случайные события, пытаясь извлечь из них подсказки.
Когда автоматически прохожу через мысленный контрольный список, чтобы убедиться, что мои раны не инфицированы… откуда я знаю, что это нужно делать?
Я знала — даже до того, как доктор Кинг сообщил мне, — что на заживление моих ребер уйдет до шести недель.
Что мои огнестрельные раны будут заживать дольше, в то время как швы на левом боку и кожа на поверхности, скорее всего, заживут в течение двух-трех недель.
Возможно, я была медсестрой? Но это не объясняет мои раны. Может быть, я понадобилась наркоторговцам, чтобы залатать их, но они не хотели, чтобы после этого остались какие-то концы?
Боже, я ненавижу чувствовать себя неуправляемой. Любая уязвимость разъедает меня, как стая голодных волков, питающихся плотью раненой добычи.
Сейчас, когда доктор Кинг стоит в дверях спальни для гостей, я осматриваю спартанскую комнату с искренним восхищением. Потому что это значительное улучшение по сравнению с пребыванием в одном из двух кабинетов для осмотра пациентов дальше по коридору.
— Тут тебе будет удобнее. Здесь менее стерильная обстановка.
Должно быть, он принимает мою молчаливую благодарность за разочарование, потому что добавляет:
— Она ненамного больше, но…
— Это идеально, — спешу уверить его с улыбкой. — Спасибо.
И она идеальна. Доктор Кинг рассказал мне, что проделал большую работу над этим домом, в том числе переделал первоначальную главную спальню в две палаты для пациентов с общей ванной комнатой. Затем он превратил спальню в дальнем конце холла, выходящую окнами на океан, в новую хозяйскую спальню.
Доктор Кинг смотрит на меня в своей обычной серьезной манере, а затем отрывисто кивает.
— Я отправляюсь по своим обычным делам.
Потом он отступает назад, поворачивается и исчезает, скорее всего, в своем кабинете, чтобы собрать необходимое оборудование для выезда на дом.
Опускаю плечи в молчаливом поражении, потому что с того дня — который я теперь называю «фиаско с бритьем» — он стал замкнутым. В последние несколько недель мужчина был очень осторожен, когда ухаживал за мной.
Как будто я вывела его из зоны комфорта в тот день, сама того не осознавая. Без всякого намерения.
Другая возможная причина, однако, гораздо более ужасна. Потому что мысль о том, что он заметил мою физическую реакцию на его прикосновения, когда тот брил мое тело, наполняет меня сильнейшим ужасом.
Но я ничего не могла с этим поделать. Его мозолистые руки казались одновременно декадентскими и успокаивающими, и мои пальцы до сих пор покалывает от желания провести по его губам, окаймленным коричневой щетиной. Не мешает и то, что он приятен для глаз своей грубоватой красотой. Но последнее, что мне нужно, это влюбиться в мужчину, когда я даже не знаю своего собственного имени.
Подойдя к кровати, я опускаюсь на нее и чуть не стону от того, насколько более удобной она кажется по сравнению с больничной в моей прежней комнате. Знание того, что ночью я буду немного ближе к нему — две двери вместо четырех — успокаивает мои нервы.
Не то чтобы я беспокоилась раньше, но этот человек… обладает качеством, которое меня успокаивает. Возможно,
