не окончив толком даже школу! Он ничего не хватал по мелочи, всегда во все вникал, исследовал, обдумывал. А сколько он прочел книг! Казалось, он мог рассуждать обо всем на свете, и в каком-то добром, светлом ключе… Я до сих пор вспоминаю эти вечера, как лучшее, что случилось в моей юности.
— И все еще его любишь? — осторожно спросила Нерина.
— В какой-то мере я его всегда буду любить, — заявила Оля. — Такое не проходит, но сейчас это другое чувство, более спокойное, умиротворяющее, постоянное. Когда Айвар снова приехал в Питер и познакомил меня со своей женой, меня по-настоящему отпустило. Я поняла, что он счастлив, а большего мне от него не было нужно. К моему мужу и детям это не имеет никакого отношения, они сейчас самые близкие для меня люди. Но это — моя Ист-Сайдская история, которая будет со мной до конца жизни.
— А у тебя нет его недавних фотографий с женой?
Оля понимающе улыбнулась и показала ей на экране телефона фото, на котором Айвар и Налия стояли, обнявшись за плечи, на фоне старенького деревянного вокзала в Сестрорецке. Оба были в джинсах и белых рубашках, а на Айваре, помимо этого, был тот самый узорный пиджак, который он когда-то купил в Питере. Нерина признала, что супруга Айвара в самом деле выглядела очень притягательной и их явно объединяла неподдельная страсть. В то же время она почему-то подумала о том, что подобная женщина вряд ли станет заботиться о нездоровом и отчаявшемся муже, когда вернется на свободу: таким, как она, могут нравиться только мужчины-победители. Вот Оля действительно всегда принимала бы его таким как есть…
Нерина вернула телефон, радуясь про себя, что Оля не видела любимого в его нынешнем состоянии, и спросила:
— Подожди, ну а как же Даниэль? С ним-то вы как… — тут она запнулась.
Оля спокойно ответила:
— Так ведь у нас и не было ничего серьезного, пока Айвар не уехал. Нет, он не скрывал, что я ему нравлюсь, но это не шло дальше легкого флирта. А потом, когда я кое-как отошла после всего этого, он намекнул, что у него серьезные намерения, и меня это увлекло — не столько он сам, сколько идея брака, семьи, домашнего уюта. С Даней мне было не то чтобы хорошо, но как-то теплее, притупилось это жуткое ощущение пустоты. Однако уезжать ради его амбиций неизвестно куда я все-таки была не готова, тем более беременной. Но в конечном счете все сложилось хорошо: они оба женаты и счастливы, у меня тоже семья. Ты меня осуждаешь, Нери?
— Оля, да мне ли кого-то осуждать, тем более тебя, — тихо и отчаянно сказала Нерина. — Я тобой восхищаюсь: ты не пошла на поводу ни у мужчины, ни у родителей, а я всегда так делала и только разрушила свою жизнь…
— Да бог с тобой, Нери! — сказала Оля с искренним негодованием. — Твоя жизнь еще впереди, как и моя, и все у тебя будет хорошо!
— Ой ли… Если уж ты мне сказала такую важную вещь, я тебе тоже скажу. Что бы ни говорил Костя, мы бы не расстались, если бы я оправдала семейные надежды и родила. А даже если я чудом забеременею, врач считает, что с таким здоровьем я уже не смогу родить полноценного ребенка, да и на мне самой это может плохо сказаться. Понимаешь? Конечно, я знала, что его родственники говорят у меня за спиной: пустоцвет, бракованная… А что было, когда они узнали, что Костя тоже решил пройти обследование! В их представлении проблема ведь может быть только у бабы! Так что какое у меня будущее? Наука, искусство, саморазвитие? Это все лицемерие и фальшь, Оля. Если бы врачи, которые пытались меня этим утешить, действительно в это верили, то у них не было бы своих детей.
Немного помолчав, она добавила:
— А знаешь, что самое страшное, Оль? Я ведь понимаю, что мучаюсь не от того, что никто не назовет меня мамой, не от того, что у меня нет своей кровинки, своего продолжения, а от того, что я не такая, как все, что я лишнее, бесполезное существо, и от этого нет никакого лекарства. Я, дура, еще когда-то тебя жалела, думала, что ты себе жизнь сломала!
— Я не стану тебя утешать, Нери: это действительно выглядело бы глупо и мне не понять глубины твоей боли, — задумчиво, но твердо произнесла Оля. — Но позволь все-таки задать тебе один вопрос. Даже если ты сможешь родить и если, дай бог, твой ребенок будет здоров, ты уверена, что перестанешь считать себя несчастным и бесполезным существом? Что не найдешь другого повода к себе придраться? Вот это и есть самое страшное, а не то, что думают родственники и врачи. Твою проблему еще можно решить, в этом я не сомневаюсь, но не надейся на рождение ребенка как на гарант этого решения! Вот тогда тебе, может быть, станет легче отпустить боль, поверить в себя и разобраться со своей жизнью.
Нерина внимательно посмотрела на подругу и сказала:
— Знаешь, а ведь об этом я действительно никогда не думала. Вечно искала решение где-то вне себя: в Косте, в Айваре, в материнстве… А все было проще и в то же время сложнее.
— Надеюсь, что смогла тебе хоть чем-то помочь, — тепло отозвалась Оля.
Когда женщины расстались, Нерина долго сидела в парке, мучительно обдумывая все, что узнала от забытой на много лет подруги, и чувствуя, что та ей рассказала не все. Оля явно хотела преподать ей некий урок, напомнить, что не все в жизни таково, как кажется нам, но что-то осталось за скобками этого урока. Что-то не давало Нерине покоя, ускользало внутрь подсознания, прячась невидимой и болезненной занозой.
И вдруг она вспомнила последний разговор с Айваром и все поняла. Господи, да как же иначе? Почему он наотрез отказался возвращаться в Россию? Почему так просил не сообщать дурных вестей Оле и всем, кто может ей рассказать? Да что там, они ведь даже говорили похоже — «это окрыляет даже когда ты не смеешь ей ничего сказать»… Конечно, ее подруга и была той женщиной, о которой он говорил. Они полюбили друг друга, а Нерина своими эгоистичными капризами разрушила их возможное счастье. И что теперь делать с этим знанием и собственной испорченной жизнью?
А Оля тем временем мыслями была в своей юности и любви, слишком пронзительной и драматичной для «Ист-Сайдской истории». Были и слезы, и отчаянное желание переиграть ситуацию, и
