зашёл сюда, а если… Красивый, кстати, лифчик, Юрьева. Но всё-таки прикрой шикарные прелести и не сверкай, а то…».
«На здоровье» — грубо фыркала жена, поправляя задравшуюся до подмышек юбку. — «Трусы!» — демонстративно указала пальцем на валяющуюся под ногами кружевную тряпку.
«С пола поднимать нельзя» — хихикнул Фрол, а я нагнулся.
«Мусорная корзина там. Юрьев, что ты хочешь на ужин?» — мгновенно нашлась с язвительным ответом…
— Какая разница?
— И всё же?
— Два месяца.
— Чего ждал?
— Подходящего момента, — транслирую язвительность, не отводя глаза от мечущейся матери. — Ты спросила, что это было? Дурь, блажь, эпатаж. Намерение привлечь к себе внимание? Я убежден, что тогда это была сучья безысходность, ма. Оля через мерзкое прошла…
— Это не повод сводить счёты с жизнью, сын, — не унимается и даже огрызается. — Жалкое оправдание. Нет причин для того, чтобы жить? Господи! Никому о таком не говори, иначе посчитают свихнувшимся или ущербным. У неё есть потенциал. Ещё какой! Это не хвастовство или зазнайство. Это наш здоровый эгоизм и самомнение. Ольга Юрьева — сильная женщина. Устала? Ложь! За ночь отдохнешь, а утром на работу. Нет времени расслабляться. Надоело бороться? Боже! Ни дня вы не боролись за собственное счастье. Вы балду гоняете, сынок. Две идеальные половинки одного целого. Ты трус, а она нежная дурёха, — мать хохочет, неспешно поворачиваясь к нам. — Я знаю, что ты хочешь спросить. И это не подробности того, что я на той двери, — взмахнув рукой, показывает в непонятном направлении, — увидела. Зачем же так жестоко, да? Розги — давно не наш метод? Могу поспорить с этим тезисом, потому как эффект налицо. Она с тобой, а ты намерен за ваш брак бороться. Так вот, я стегала её тем, на чем она собралась удавиться. Пусть знает, что это грех, что это непотребство, что это аморально и бездуховно. Я учила её жизни…
— Ты… — сжав кулаки, с угрозой наступаю на неё.
— Я учила её, как нашкодившего кота. Нассала мимо лотка с дорогущим наполнителем? Не обижайся, милая, будешь обязательно избита. Я тыкала Лёлю в собственную лужу. Я отбивала у неё охоту складывать на пузе лапки. Она будущая мать. Пусть соберется с мыслями и силами. Но разговоры ни черта не помогали, Рома, зато отменно распаляли. Оля вырывалась, царапалась, рычала, как загнанная за флажки волчица, и хватала мои руки, пытаясь отобрать то, на что решилась и пошла. Наша девочка металась по квартире, выискивая новое оружие, чтобы прекратить агонию. Отец держал, а она билась со здоровым мужиком за то, чтобы выйти из окна… Она была больна! Знаешь, мальчик, куда попадают суицидники, когда их попытки не увенчиваются успехом?
— Куда? — наступаю, стуча кулаками по бокам.
— В психушку, — не отводя глаза, спокойно произносит.
— Ты бы посмела? — я поднимаю руки, угрожая собственной родительнице. — Отвечай.
— Да, — мать поднимает подбородок и двигает им, словно растачивает зубы.
— Замолчи! — теперь хрипит отец, закашливаясь. — Рита, довольно. Ты не права.
— Не права?
— Да, — опасливо посматривая на меня, отец обходит сбоку. — Ромка, поезжай домой. Уже всё выяснили.
— Мы недоговорили, — задрав повыше подбородок, понижаю голос.
— Мне больше нечего сказать, — она снова отворачивается и позволяет старшему себя обнять. — Всё нормально, — даже успокаивает папу. — Это сработало, Рома. Помогло.
— Нет.
— Да.
— Нет, мам. Ты обозлила и настроила её против нас. А я…
Я снова не смог защитить жену. Трус, трус, трус…
— Привет, красавчик, — мне в спину раздается тихий женский голос.
Полуголая жена стоит на входе, оперевшись спиной на дверной проём и выставив согнутую в колене ногу. Ольга водит пальцем по рисунку на сильно вздыбленной груди, за который отвечает оформленное кружевами декольте того, что принято называть для интимных встреч бельем.
— Привет, — ещё раз произносит, когда я поднимаю взгляд, отрываясь от просто-таки гигантского каблука, которым Лёлька выбивает монотонный звук, прикладывая металлическую набойку к каменному полу. — Заглянешь, мальчик?
Слишком откровенное бельё. Полупрозрачный лифчик, вернее, маечка на косточках или тугой корсет, болтающиеся без дела тонкие атласные ленты, миниатюрные трусики и кружевная маска на лице с раскачивающимися от потоков воздуха перьями на уровне бровей.
— Что ты делаешь? — подхожу к ней ближе, но останавливаюсь там, где приказывает вытянутая женская рука.
— Стой на месте. Ближе не подходи. Пока мы не обозначили условия, ты можешь смотреть, но не прикасаться.
— Ты что творишь? — а я опасливо оглядываюсь назад.
На площадке, конечно, никого нет, но предосторожность всё-таки не помешает.
— Хочешь развлечься?
— Нет, — бухчу, сканируя пытливым взглядом пространство за своей спиной. — Оль, давай-ка внутрь. Зайди немедленно.
— Постоянным клиентам сегодня предоставляется небольшая скидка.
— Сколько? — теперь тяну лениво и с той же скоростью возвращаюсь к ней лицом.
— Пять процентов.
«Грабёж, пиздёж и провокация!» — бизнесменше хочется сказать, но я тактично помалкиваю и бесплатно наслаждаюсь тем, что вижу, пока мы с ней не договорились о цене.
— А это кто? — указываю взглядом на взъерошенного зверя у женских ног.
Паштет, вращаясь возле лакированных босоножек на безумном каблуке и такой же, мать твою, танкетке, щекочет кончиком хвоста узкие лодыжки, мурлычет, запуская ставший постоянным «кототрактор».
— Мой любимый сутенёр.
Всё ясно и понятно.
— Не маловат ли для такой работы?
— Нет. Его зовут Павел. Он не любит грубость по отношению ко мне.
Бережёт и ценит, стало быть?
— Павли-и-и-и-к, — вздёргиваю верхний левый край губы. — Я буду нежен. Сколько, детка?
Хочу к ней прикоснуться, поэтому несмело направляю руку и пропускаю через пальцы эластичную бретельку вызывающего верха.
— Даром.
А кто-то нервничает? Кто-то что-то, видимо, недооценил? Стал внезапно не уверен или был до этого не опытен?
— Даром? — сжимаю между пальцев капельку серёжки, раскачивающейся от её хромающих движений. — Замёрзла, красавица?
— Нет, — шепчут накрашенные ярко-красным цветом губы. — Руки убери.
Выполняю просьбу и даже завожу их за спину, сцепив предплечья на уровне поясницы.
— Что с тобой можно делать?
— Всё.
— Оль…
— Кто это?
Не понял? Ролевая, мать твою, игра? Воздержание по сексу, по-видимому, отменяется. Сколько я с ней не был? Тут всё точно — с начала ноября. Крупная ссора, непростой и жёсткий разговор, и я лишился даже виртуального наслаждения. Лёлька обрубила мне «видос», обмотав «зрачок и фокус» клейкой непрозрачной лентой. Сейчас припоминаю, как громко я орал, когда пытался выдрать у неё из рук испорченные камеры, по-прежнему стоящие на своих местах, но ставшие абсолютно бесполезными без зорких глаз.
— Как тебя зовут? — предлагаю ей ладонь.
— Как ты хочешь.
— Пусть будет Лёля, — мгновенно отвечаю.
— Хорошо, — вложив длинные, прохладные, немного влажные пальцы, ко мне выходит, переступая через небольшой порог. — Куда?
— Пойдём ко мне, — затылком направляю.
