Как назвать…
— Черт, Амелия, хватит! Что ты хочешь от меня услышать?! Что у меня не может быть незаконнорожденного ребенка?! Может, но точно не сейчас! Мне огромных трудов стоило договориться с отцом Ксении, потому что я уже разрывал помолвку!
— Пожалуйста, не говори, что… — шепчу, на что получаю громкий цык.
— Прости, но да. Я познакомился с Лилианой и поэтому расстался с Ксенией. Она меня простила, конечно, ее отец нет, и мне было очень сложно убедить его в том, что я больше так не поступлю. Если сейчас вылезет хоть один мой косяк — всему конец, а ребенок?! Амелия, ты понимаешь, что на кону стоит жизни моих братьев и сестер?! Тебе ничего не угрожает. Им да.
— Ну конечно ничего, кроме участи любовницы, которая будет смотреть, как растут твои дети, не имея возможности завести ни отношений, ни мужа, ни дома, ни своих детей. По крайней мере пока моя задница тебя привлекает, или пока «можно не будет» по правилам твоего конченного «высшего света»…
— Господи, как я уже устал… — выдыхает и отходит к окну, в которое упирается кулаком, а потом и лбом, — Я вообще не понимаю, почему мы говорим на тему деторождения, когда ты сама к этому не готова.
— Потому что всегда существует этот "один процент".
В принципе, мне больше ничего не нужно слышать и продолжать бессмысленную возню. Все понятно. Наша история — не история о любви, а какой-то сборник коротких, сатирических рассказов с большим количеством порнухи и элементами хоррор-слэшера, где главный шут и жертва — я. Даже не его, черт возьми, а меня самой. Я построила слишком высокие, розовые замки из пушистых облаков, поэтому так отчаянно пыталась смотреть только на солнце, когда сама находилась на волоске от вечного падения. Слишком высоко. Слишком опасно. Я не воспринимала всерьез свое шаткое положение: я ведь не в безопасности, а стою на самом высоком шпиле этого самого замка, как птичка на жёрдочке, только летать не умею. Один неверный шаг — упаду и разобьюсь, не имея возможности выжить. Теперь то я наконец стойко смотрю в лицо всему тому, что наворотила: я для него развлечение, не было никогда никаких чувств, любви, точнее она есть, но лишь моя.
«Ему я рано или поздно надоем…так всегда и бывает. Любовницы меняются, жены остаются, но дело то даже не в этом. Во мне. Властелин мира был прав еще кое в чем: я не могу быть любовницей, меня не так воспитали, да и претит эта роль аж до тошноты. Не мое. Не могу. Потому что если я соглашусь, то перестану существовать — это меня сотрет. Самоуважение, гордость, мою личность — все будет уничтожено…»
— Я отказываюсь, — глухо произношу и делаю еще один шаг подальше от него и окна, словно отступаю от красивой, роскошной и «легкой» жизни.
Этот полукруг будто ее символ, и я осознанно иду в другую сторону. Смотрю в пол, так как чувствую взгляд на себе, на который не хочу отвечать. Все уже решено. Он не выбирает меня, а я не выбираю его. Нам действительно не суждено быть вместе.
— Мне такая жизнь не нужна. Я не хочу и не могу быть любовницей. Отпусти меня.
— Нет.
Вот так просто. Я резко смотрю на него, когда слышу шаги, вижу как он приближается. Не бегу, смысла в этом нет, да и я могу упасть, чего доброго…Стою и дальше, как оловянный солдатик, даже когда Макс останавливается напротив. Смотрит так проникновенно, касается щеки, а потом шепчет.
— Я не могу тебя отпустить. Дело никогда не было в страхе, что ты поставишь под угрозу наш план…Я просто не могу без тебя. Не хочу.
— Это эгоизм, Макс.
— Между нами ничего не изменится.
— Все уже изменилось.
— Нет, малыш, просто появились обстоятельства. Сейчас ты злишься, но скоро ты увидишь, что я прав.
— То есть я привыкну? Это ты хочешь сказать?
— То есть ты привыкнешь. Да. Люди всегда привыкают и подстраиваются под обстоятельства. В нашем случае они сложные, но…так уж вышло.
Отступаю еще на шаг назад.
«Да, так уж вышло, и не говори…»
— Я хочу вернуться обратно.
— Амелия…
— Отвези меня, больше не о чем говорить. Я хочу обратно.
В этот раз он покорен насколько это вообще возможно, поэтому до Красных Ворот мы едем в тишине. Хотя нет, на светофоре, который отделяет нас от заезда к дому, Макс все же тихо ставит меня в известность еще по одному поводу:
— Все же подумай насчет ремонта. Я перевезу тебя, как только это будет возможно, и, наверно, лучше, если ты сама оформишь свою квартиру.
— Это не моя квартира…
— В случае нашего расставания, она все равно останется твоей. Я оформлю бумаги…
Он говорит дальше. О том, как защитит меня с финансовой стороны. О том, что я не останусь у разбитого корыта. О том, как привыкну к положению дел, к статусу его любовницы, а я не слышу и половины. Я отчетливо понимаю, что это конец. Между нами все кончено окончательно и бесповоротно здесь и сейчас…
«Осталось только придумать, как сбежать!»
Мне не жаль расставаться с Москвой — по сути своей, я никогда не любила столицу, и домом мне она так и не стала. Сейчас я хорошо вижу ее суть: жестокость, циничность, роскошь, за которую приходится платить душой, а мне мою слишком жаль. Сейчас, оглядываясь назад, я осознаю, как глупо было на что-то надеяться. Макс привык жить так, как он живет. Он — наследный принц, выросший при дворе, знающий и умеющий играть в игры по самым жестоким правилам, а я никогда в них не вникала. Мне неинтересно. Максу напротив. Я вижу с каким азартом он говорит об их плане по свержению отца, но дело то тут не только в мести за мать. Ему действительно нравится чувствовать власть — это его жизнь, так что глупо, наверно, сокрушаться, что моя не такая.
Когда я думаю о нас, мне почему-то сразу вспоминается Цугцва́нг. Это ведь такое положение в шахматах, где любой ход игрока ведет к ухудшению его позиции, а не к улучшению. Наши отношения — это сплошной и беспросветный Цугцванг, как бы грустно не звучало. Любая линия поведения, любая попытка договориться, изменить что-то, ведет к еще большему провалу, чем был до этого. Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров: проблема за проблемой, ошибка за ошибкой, и это нельзя исправить или изменить. Наблюдается регресс и в будущем
