— Ты открыл формулу счастья? — спросила она.
— Не уверен, — ответил он с легким сомнением. — Но, по-моему, это способ его удержать.
— Ты за мной ухаживаешь? — вкрадчиво спросила она, погладив его красивое мужественное лицо, на котором годы еще не оставили глубоких морщин.
— Я всегда за тобой ухаживал. — В его тоне прозвучал как бы легкий укор.
— Ты хочешь сказать, что я этого не замечала?
— Возможно, я был в этом не слишком искусен, — сказал он. — Или, может, тебя отвлекали другие мысли. — В мягком взгляде его черных глаз не пылало, как прежде, пламя бурной страсти, но в нем светился огонек глубокой и верной любви.
— Да, другие мысли, — согласилась Анна. — Пустые, нелепые порывы.
Они стояли на балконе синей комнаты в Караваджо, и солнце сверкало над желтым лугом нарциссов, тех самых, что сорок лет назад, перед самым ее рождением, велел посадить здесь отец.
— Я очень рада, что ты приехал сюда в день моего рождения, — сказала Анна.
— Я бы не стал тебе докучать, если бы ты хотела побыть одна.
— Ты добрый, Арриго, — взволнованно прошептала она.
— Нет, — с улыбкою возразил он. — Я просто по-прежнему люблю тебя.
Со смерти Чезаре Больдрани прошло уже три месяца. Снег сошел, прошли дожди, и вернулось весеннее солнце, которое заставило распуститься на лугу под балконом нарциссы. Многое изменилось в их жизни за эти три месяца. Их дети, Мария и Филиппо, снова уехали, чтобы продолжить учебу за границей. Министр был вынужден подать в отставку по обвинению в коррупции, но до суда дело не дошло за недостаточностью улик. Только по одному пункту он был совершенно искренен, когда оправдывался в газетах, — его политическая деятельность и в самом деле не принесла ему ни гроша. И это была правда, поскольку те миллиарды, что составили его долю в капиталах Пеннизи, благодаря усилиям Доменико Скальи перекочевали в сейфы «Финмиды». Франко, сын министра, обвиненный в принадлежности к террористической организации, в ожидании лучших времен спешно скрылся за границу. Что же касается Сильвии де Каролис, то, вступив во владение своим миланским домом, она отчаянно пыталась вновь войти в светский круг, но с весьма скромным успехом, поскольку за это время много воды утекло.
И, стоя сейчас на балконе своей виллы в Караваджо перед лугом цветущих нарциссов, который возник здесь накануне ее рождения сорок лет назад, Анна в мыслях своих пыталась примирить прошлое и настоящее.
— Ты думаешь, это еще возможно для нас? — спросила она Арриго.
— Может, я банален, — произнес он задумчиво, — но это зависит от нас самих. Мир нуждается в любви, и она существует не только для юнцов и подростков.
— Значит, не все еще потеряно и для нас, — усмехнулась она.
— Если ты думаешь, что затерянный в океане остров сможет еще раз зазеленеть за одну ночь, то увы… — покачал он головой. — Счастье — это скорее далекая цель, чем реальность. Но и в повседневной жизни есть место для любви. Не той, которая приходит и уходит, а той, что живет день за днем, меняясь со временем, но не умирая.
— Мне нравится слушать тебя, хоть ты и не веришь больше в порывы, — призналась она с легким упреком.
— Нет ничего особенного в этих порывах, — мудро заметил Арриго. — Важнее, пожалуй, открытие нового в нас самих, в нашей повседневности, слишком часто задавленной и забытой.
В комнате у них за спиной стукнула дверь, и вошла Аузония, толкая перед собой столик с накрытым завтраком.
— Доброе утро, — ласково сказала она, — и с днем рождения, моя девочка.
— Спасибо. — Анна обняла Аузонию, и старая экономка вытерла слезы, блеснувшие от волнения у нее на глазах.
— Для тебя есть подарок, — объявила она, показав на сверток, завернутый в золоченую бумагу, что лежал на столике рядом с букетом нарциссов.
— Что это? — с детским любопытством спросила Анна.
— Это подарок твоего отца.
— Моего отца? — удивилась она.
— Да, он вручил мне его прошлой зимой, — объяснила Аузония. — Это было еще до того, как он заболел. «Может быть, меня уже не будет в живых, когда Анне исполнится сорок лет, — сказал он тогда. — Это мой подарок ей ко дню рождения. Не забудь о нем». И, как видишь, я не забыла.
Анне показалось, что вот-вот откроется дверь, и он сам войдет, настолько ясно почувствовала она незримое присутствие отца. Осторожной рукой она развернула сверток. В бархатной шкатулке, обитой изнутри синим атласом, лежала чудесная старинная табакерка из золота, с эмалью и бриллиантами. Анна подняла крышку и увидела сложенную в несколько раз пожелтевшую вырезку из старой газеты, на полях которой решительным почерком старика было написано: Милан. 1914.
«Арсен Лупен в палаццо Спада» гласил заголовок статьи. В ней описывался блестящий праздник в доме знатного миланца, во время которого были дерзко похищены из его кабинета две ценные вещи: венецианская картина XVIII века кисти Лонги и золотая с эмалью табакерка, отделанная алмазами, — творение великого французского ювелира, датированная 1760 годом. Теряясь в догадках о личности вора, которого он сравнивал со знаменитым Арсеном Лупеном, героем многих детективных романов, репортер описывал то магнетическое впечатление, которое производил на всех элегантный незнакомец, неизвестно как оказавшийся среди гостей, то дерзкое обаяние, которым он привлек внимание женщин. «Как бы то ни было, — уточнял автор статьи, — этот человек должен был прекрасно разбираться в предметах искусства, если из всего антиквариата, который имелся в кабинете знатного миланца, он взял две небольшие, но зато самые ценные вещи».
Потрясенная этим неожиданным подарком, Анна вопросительно поглядела на Арриго. Что хотел сказать им ее покойный отец? И Лонги, который висел в ее кабинете, не связан ли он с той украденной, судя по газетной вырезке, одновременно с ним табакеркой? И как эти вещи оказались у старика?
— Вот видишь, — сказал ей Арриго. — В тот момент, когда ты решила, что в жизни уже нет ничего необычного, появляется новая тайна, которую не так-то просто разгадать.
Мысленным взором Анна увидела лицо своего отца: его голубые глаза смотрели с мудрой улыбкой.
— Спасибо, папа, — прошептала она. — Теперь я понимаю. Вот что остается, когда уходят иллюзии молодости. Остается великое приключение жить.
— И необходимость быть вместе, — сказал Арриго, обнимая ее. — И взращивать любовь день за днем.
— Пускай без прежних порывов, — сказала Анна, глядя на луг нарциссов под солнцем. — Но замечательно ведь, что в нашем возрасте мы вновь начинаем говорить о любви.
