— Спасибо, — сказала Люба уже прощаясь. — Что вёл себя… нормально.
— Не нужно делать из меня монстра жрущего детей, — ответил я. — Через два часа заеду сюда же. И помни — платье.
Дома первым делом покормил селезня. Угадайте, чем? Правильно, пирожками. Он жрал их с заметным удовольствием, тварь всеядная. Принял душ, снова побрился. Одел костюм, рубашку, твою мать. Запонки! Я реально готовился. Люба тоже, по крайней мере платье надела и волосы распустила. Выглядела — шикарно. Я даже слюну сглотнул, размечтался, идиот, чем вечер закончится… Ага, ну.
— Куда едем? — как можно спокойнее спросил я. — Столик я добуду где угодно.
Я держу себя в руках. Я даже в её декольте не заглядываю. Пока я само спокойствие и отсраненность. Пусть расслабится, а потом…
— Прямо, — начала объяснять Люба. — Теперь направо, да, сразу же. Все, приехали. Дом культуры имени Надежды Крупской.
Я психанул. Хотел дать по газам и поехать в город, куда изначально планировал, но Любка сразу вышла из машины хлопнув дверью. Ах, так! Вечер все равно мой, и пойдёт он по моему сценарию! Главное я сумел наконец её выковырять из раковины, в которой она от меня прячется, хоть на время.
Дискотека судя по всему на улице, по крайней мере басы бьющие по ушам идут откуда-то из-за здания имени Крупской. Идём вдоль стены, на ней огромными красными буквами плакат — только сегодня дискотека для тех, кому за тридцать!!! Именно так, три восклицательных знака.
— Пиздец, — отозвался я. — Шикарно.
— Я знала, что тебе понравится, — ослепительно улыбнулась Люба, а мне её придушить захотелось.
Деревянный танцпол, небольшая сцена, на которой даже диджей имеется — толстая тётка пенсионного возраста. Вокруг деревья, на них фонарики, ляпота. И много-много женщин, все разумеется за тридцать, причём многие уже несколько десятков как. Мужики тоже имеются, но мало, прячутся среди деревьев, курят, выпивают судя по всему. И я такой, весь красивый, в костюме за две штуки баксов, в галстуке, и сука с запонками!!!
— Похер, — сказал я. — Будешь танцевать. Здесь. Со мной.
Люба снова улыбнулась и вдруг в толпе пропала.
— Белый танец! — хриплым басом курильщика со стажем объявила баба диджей и включила медляк родом из девяностых. — Дамы приглашают кавалеров!
И тут я понял, почему мужики прячутся и бухают, и остро к ним захотел, и чтобы в руках пластиковая стакашка с водкой, черт с ним, пусть даже самогон.
Глава 7. Люба
— Может, хватит? — спросила Таська выпуская дым.
Мы стояли за сценой, в каморке, которая являлась гримерочной вроде как, но чаще тут просто выпивали. Таська курила, я одним глазком поглядывала на танцпол.
— Не-а, — меланхолично отозвалась я.
— Третий белый танец подряд… Ну, смотри сама.
— Не все бабы потанцевали. Видишь — очередь.
Очередь и правда организовалась после пары стихийных драк — все хотели Хабарова. Хотели в прямом смысле, но надеялись хоть на танец. Теперь Хабаров танцевал с Клавдией Никитишной, главной дояркой. Ну, как танцевал — скорее, она его танцевала. Бабы рассудили, что каждой должно достаться по полтанца, но Клава танцевала уже почти целую песню руки вверх, а никто не протестовал. Главную доярку, весом в сто килограмм и ростом метр восемьдесят, женщину недюжинной силы побаивались и молчали. В очереди периодически возникали склоки, номерков то не предусмотрели, но там правила баба Валя, а она просто ветеран битв в очередях. Не забалуешь.
Интересная вышла дискотека, Хабаров слился в объятьях с Клавой, остальные в очереди, мужики робко из кустов выглядывают, удивлённые ажиотажем. Сочувствуют страдальцу, наверное. Руки вверх заканчивались, Таська отбросила сигарету и пошла на сцену, объявлять танец в четвёртый раз.
— Белый танец! — пробасила она. — Дама, следующая в очереди, приглашайте кавалера!
Следующей в очереди была Людка, продавщица единственного в деревне круглосуточного магазина. Несмотря на постоянную борьбу с алкашами, которые требовали водки после десяти вечера, женщиной она была робкой и стеснительной.
— Стоп! — крикнул Хабаров вдруг и вырвался из объятий Никитишны, которая крепко его стискивала, не обращая внимания на то, что её песня закончилась. Залез на сцену. — Дамы, я уважаю вашу потребность на реализацию в танце, но после последнего, у меня кажется сломано пару рёбер. Поэтому, чтобы никого не обидеть — все, кто хотел со мной танцевать в понедельник получат премию три, нет пять тысяч рублей! Подходить в бухгалтерию, после восьми утра! Мужики — каждый, кто станцует сегодня более трех белых танцев с означенными выше дамами получит по две тысячи!
Дамы загудели, то ли негодуя, то ли радуясь. Мужики полезли из кустов. Я пока встревожиться не успела, сейчас утеку через парк, и хрен он меня на своей мажорской игрушке догонит. Но Хабаров повернулся ко мне, нашёл взглядом сразу, безошибочно, словно знал где я, хотя стояла я в в темноте. Спрыгнул со сцены и ко мне пошёл. Убивать будет, подумала я. Бежать надо, а ноги словно к полу приросли. И чем ближе он ко мне подходит, тем мне страшнее. Вижу, какой у него бешеный взгляд. Галстук сбит, на воротнике рубашке чья-то помада. Не удивлюсь, если и правда ребра поломали.
Вдруг тихо-тихо стало. Очередной шлягер девяностых вырубился, и тишина, словно её дышит никто, даже сверчков слыдно стало. Где-то в кустах тренькнула бутылка, видимо, не все вылезли на зов.
— Тамада! — позвал Хабаров. — То есть диджей, теперь старье заказываю я. The Righteous Broters "Unchained Melody" есть?
— Поищу, — отозвалась Таська, икнула и выронила сигарету, которую едва закурить успела. Сигарета упала и рассыпалась крошечными огоньками. — Сейчас.
И бросилась к своему рабочему месту внезапно забыв, что весит больше сотни килограмм, полетела просто с грацией примы-балерины. И тишина прервалась знакомой с детства мелодией. Я сглотнула, а Хабаров ко мне шагнул, поправляя на ходу галстук. Блядь, что делать?
— Прошу, — галантно сказал он и даже чуть склонился, приглашая на танец.
И как тут откажешь, когда все смотрят, даже моих трактористов штук пять! И все знакомые лица, все. Выставлять себя посмешищем очень не хочется. А танцевать просто страшно. Это же Хабаров, я от него бегаю, а не к нему… И я дала ему свою руку, а сердце постараюсь сберечь. И насчёт тела подумать было бы неплохо. Дура, о чем думала, когда наряжалась? Надо было сарафанчик надеть с вишенками, а не это платье тонкого шёлка и с декольте, единственное моё приличное платье…
В голове миллионы мыслей, А Хабаров уже на танцпол меня ведёт. И руки на моей талии, а мои — на его плечах. Все, блин, как положено, только коленки трясутся. И колхозники все стали кругом, смотрят, нашли тоже мне, цирк…
Обычного медляка не вышло. Хабаров танцевать любил и умел. В его руках и я вспомнила, что когда-то и сама много и с удовольствием танцевала… И так хочется, чтобы танец не кончался. Во-первых, его руки на мне это нечто… непередаваемое. Так и думается, как оно было бы, если бы не явно лишняя одежда да и зрители. Во-вторых страшно. Страшно, что он зол и просто не показывает своей ярости, а потом… потом покажет. Мой Лёшка он и правда хорошим был, но в моменты ярости я его боялась. Он кричал, порой я думала — ударит. Ни разу не ударил, а страх никуда не делся. Отцом он был куда лучшим, чем мужем, хотя когда-то казалось — любовь.
А песня, казавшаяся чуть ли не бесконечной, идёт к финалу, уже слышны финальные аккорды мелодии из прославившегося на весь мир фильма «Привидение». У меня сердце бьётся кажется громче них, и руки Хабарова через платье жгутся. Ладонь лежит просто на грани допустимого — ещё немного и на ягодице. Иногда кажется, что вот спустится, но это, похоже, только обманные маневры, чтобы я не расслаблялась. А потом песня закончилась, и Таська ничего следом не запустила, опять тишина. Я от Хабарова отрываюсь, и удивляюсь — как ноги держат?
— Красиво то как, — сказала гренадерша Клава и всхлипнула. — Как в кино.
