Вздыхаю и ложусь спиной на стену.
Обвожу взглядом узорчатые обои, которые украшают коридор. В Германии у родителей более лаконичный дом. У нас с Филом, вообще, всё вокруг было белое.
Каждый дом и каждые стены хранят внутри себя миллионы воспоминаний. Хороших и плохих. Разных.
Я, возможно, немного того, но иногда, оставаясь одна в нашей пустой квартире, воспроизводила в голове череду таких воспоминаний, вплоть до запахов и звуков. Вспоминала наши дни, что мы тогда делали вдвоем с Филом и как проводили время. Мы были так счастливы.
Сердце больно сжимается под ребрами и начинает биться быстрее. Отдаёт тупой болью, которая медленно, словно яд, разливается по всему телу.
Сползаю вниз по стене и роняю лицо в ладони.
Говорят, время лечит.
Врут.
Оно не лечит.
Просто... просто всё проходит и забывается. А я не хочу забывать. Я хочу всё помнить. Переживать всё снова и снова. Не хочу ничего нового, хочу то, что было у нас. Ничего не прошло. Ничего не ушло. Всё живо внутри меня. И будет жить, пока живу я.
Люди, которые уходят, — они всегда внутри нас. Проживают рядом с нами горе и радость. Никуда они не уходят. Так и остаются в сердце и памяти, в отведённых для них местах. Я представляю это как комнаты. Вот я открываю дверь и захожу в комнату, где мы с Филом надуваем матрас, который первое время служил нам кроватью. Он был жутко неудобный, мы постоянно с него скатывались, если не спали в обнимку ровно по центру. Я ворчала о том, что он нам не нужен, проще просто спать на полу, потому что так или иначе мы оказывались именно там.
Тянусь к карману толстовки и отдергиваю руку. Телефона там всё равно нет. Как и Фила, его тоже больше нет. И я совершенно не могу к этому привыкнуть. Как привыкнуть к тому, что больше никогда не сможешь с ним поговорить? Дотронуться. Обнять. Поцеловать. Как?
Всхлипываю громче и громче.
То, что стучат в дверь, я понимаю не сразу. Поднимаюсь на онемевших от неудобного сидения ногах и вытираю ладонями зарëванное лицо.
Да уж. Вот так подготовилась к встрече с риелтором. Раньше в коридоре висело зеркало и я по привычке смотрю на то место, где оно было. Сейчас там лишь выцветший кусок обоев. Вот и жизнь моя такая же. Бесцветная. Всё вокруг блестит и переливается, а я как будто померкла. Все говорят, нужно выбираться из этой темноты и ада. Только как это сделать, если не хочется? Для начала нужно захотеть сделать это ради кого-то.
Дергаю дверь на себя и закрываю лицо рукавом толстовки.
Это не риелтор, с которым у меня назначена встреча.
Опять он.
Кирилл Морозов.
Сейчас у меня нет настроения болтать с ним, поэтому я грубо интересуюсь, пряча заплаканные глаза:
— Чего тебе?
Он молчит несколько долгих секунд, а потом делает шаг внутрь. Я его не приглашала, поэтому не двигаюсь с места, продолжая держаться за дверь, преграждая ему путь внутрь.
— Раньше ты была более вежливая, Даша, — тихо говорит Кирилл, уголки его губ приподнимаются, но улыбка тут же гаснет. — Ты чего плачешь?
— Времена меняются и люди тоже, — бормочу, отворачиваясь.
Мне хочется, чтобы он ушел. Оставил меня одну, и я бы опять поревела, уткнувшись в коленки, пока никто не видит и не стоит за дверью, прислушиваясь. Так делали и мама, и Люда, и папа, и отчим. Они все за меня переживают, я вроде как это понимаю. И в то же время отрицаю.
Он поднимает руку, будто собирается коснуться моих волос. Я в панике отшатываюсь и повторяю свой вопрос:
— Чего тебе надо?
Морозов хмурится, видя реакцию.
— Мне перезвонили с твоего номера, поэтому — вот.
У него в ладони лежит мой телефон. Тёмный экран с одной трещиной. Зелёный чехол в белый горох. Я с ним уже попрощалась.
— Спасибо!
В порыве эмоций кидаюсь ему на шею. Обнимаю, уткнувшись носом в его рубашку и шепчу сквозь слезы:
— Спасибо, спасибо, спасибо.
Я больше не планировала с ним встречаться. Общаться! Никогда не хотела касаться. Видеть не хотела! А сейчас, благодаря ему, сжимаю в ладони свою ниточку связи с Филом. Шепчу слова благодарности и плачу.
Мои плечи вздрагивают, с губ срываются всхлипы. Пачкаю ему рубашку своими слезами.
Кирилл аккуратно обнимает меня в ответ и прижимает к себе сильнее. Мне бы оттолкнуть его, выгнать, чтобы ушёл. Меня уже никто не спасёт, я тону, захлебываюсь в накатывающих, как волны во время шторма, эмоциях.
Гладит по спине, волосам. Что-то говорит. Ничего не слышу. Просто цепляюсь за него, как за спасательный круг, и плачу.
Проходит достаточно времени с моей внезапной истерики в прихожей, свидетелем которой, к моему стыду и разочарованию, стал Морозов. Я успела успокоиться, почти. А он никак не хочет уходить. Находит в своем рюкзаке бутылку с водой и вручает мне.
— Пей.
Сам отходит к окну, за которым начинает смеркаться, на улице зажигаются первые фонари. Я прищуриваюсь от света. Глаза после слёз неприятно щиплет. Минусом жизни на третьем этаже всегда было то, что свет от уличного освещения нещадно бил именно нам в окна.
Я достала влажные салфетки и протерла ими лицо. Воды в квартире нет, как и электричества. Для его включения стоило покопаться в щитке на лестничной площадке, но у меня не было никакого желания этим заниматься. Да и не умею я такого. Опять пришлось бы просить папу прислать рабочих.
Из мебели на кухне остался один обеденный стол. Не придумав ничего лучше, я опускаюсь на пол и, привалившись спиной к стене, открываю бутылку.
— Я немного задержусь. Побудешь с Мариной?
Морозов стоит ко мне спиной и , видимо, звонит сестре. Мне становится ещё неуютнее в его присутствии. Он мог давно уйти. Просто отдать мне мобильный без лишних церемоний. Или мог просто передать его через Люду, как и планировал. Что он делает здесь со мной, я не понимаю.
— Она не будет заставлять тебя есть суп, — спокойно говорит Кирилл, выслушав длинную крикливую речь на другом конце трубки.
Морозов сжимает переносицу большим и указательным пальцем и устало запрокидывает голову:
— Оля…
Решаю попытаться ещё раз выпроводить его из квартиры:
— Ты можешь идти, у меня... у меня все нормально, — хрипло говорю и громко шмыгаю носом, к сожалению, именно это не добавляет мне убедительности.
— Не верю, — говорит Кирилл, отключает телефон и садится рядом на пол. Грустно улыбаюсь и делаю глоток прохладной воды. Она капает мне на подбородок, неуклюже стираю капли тыльной стороной ладони. Морозов внимательно наблюдает за мной, нахмурив брови. Его взгляд блуждает по моему лицу, разглядывая. Я радуюсь тому, что в кухне стоит полумрак и он не может в полной мере наблюдать следы, которые оставили слёзы на моем лице.
— У меня правда всё нормально.
— Это я уже слышал.
Кирилл протягивает руку, и я отдаю ему воду. Он запрокидывает голову и, не протирая горлышка, делает несколько глотков. Закрывает бутылку крышкой и ставит между нами.
— Расскажешь?
— Что? — Устраиваю подбородок на коленях, которые подбираю ближе к себе и обнимаю руками.
В одной ладони зажат телефон. Я уже проверила его, он работает. Но вот-вот сядет. Отправила смс Люде, отцу и маме, что у меня всё нормально, и телефон опять со мной. Ласково провожу большим пальцем по чехлу.
— Что это было? — тихо спрашивает Кирилл.
— Тебе точно не расскажу, — хмыкаю я.
Неужели он считает, что раз стал свидетелем моей истерики, может рассчитывать на какие-то откровения с моей стороны? Ну уж нет.
— Я тебе не враг.
— Но и не друг, — говорю резко.
— Даша…
— Кирилл, слушай, — быстро облизываю губы и поворачиваюсь к нему. — Я просто очень расстроилась из-за телефона. Там много важной для меня информации. Для учебы и личной. Она не подлежит восстановлению, я давно не делала резервных копий, и потерять её для меня было огромным стрессом. Поэтому я просто выплакала свой стресс. Извини, что на тебя.
Показываю рукой на его мокрую рубашку. Пусть скажет спасибо, что на моих ресницах не было туши. Он прищуривается и не отводит своих серых глаз, блестящих в полутьме, от меня. Нервно сглатываю и отворачиваюсь. Он как будто хочет залезть мне в голову и узнать, о чём я думаю. А я не хочу делиться. Совершенно. Ни с кем. Особенно с ним.
