За день она успела перевести несколько писем, и проконсультировала двух секретарш по поводу терминов связанных с их документацией. Так как в местном ОДОПе не было переводчиков по испанскому языку. Внесла в реестр часть документации, что пришла утром. И сделала стенографию протокола совещания.
— До завтра. Утром придет техник, обязательно укажите, что вам требуется по программному обеспечению по переводам. Кажется, мы отлично сработались.
Забава улыбнулась в ответ. И в самом деле, как только она приноровилась к его манере, работа потекла, казалось сама собой. Даже старая секретарша, Карла Изольдовна, собирающаяся на следующей неделе на пенсию, показывая ей дорогу к столовой, спросила:
— Скажите, Забава, у вас нет сестры или какого-то такого же толкового? А то боюсь, мне так и не найдут замены и останусь я тут работать до самой смерти.
Юмор у нее был своеобразный, а манера общения настолько холодная, что не у всех посетителей хватало духу общаться с этой старой каргой, без тени страха в голосе. Но работу она свою прекрасно исполняла и была готова помочь в случае чего, если требовалось помощь или Забаве нужно было сориентироваться на новом месте.
Так пролетели четыре недели, незаметно подступила середина декабря. В воздухе запахло зимними праздниками. Алексея она не видела, тот ездил по командировкам. И они почти не пересекались. Забаве так было даже проще. Днем она работала, а вечером приходя с нее, смотрела и проверяла проект. И чем больше она с ним возилась, тем сильнее приходила к неутешительному выводу. Гребенкин прав, в проект закралась ошибка.
После двух недель плотного графика, она чувствовала, ей требуется передышка. Забава устроила себе на выходных отпуск. Погода стояла теплая, она решила посмотреть город, погулять по нему и может быть сходить в музей.
Ей хотелось увидеть старинный Омск. Тот, где в маленьких ветхих улочках таилось очарование южного, казачьего зодчества. Ускользающее былое. Одноэтажные домишки, по степному жмущиеся к земле между редко встречающимися каменными лавками.
Бредя по частному старому сектору, она слышала как снег, интенсивно скрипит под ногами, пока она разглядывала занесенные сугробами изгороди, дома с частично закрытыми ставнями. Многие из них не имели ни центрального отопления, ни удобств, ни воды, кроме общих колонок на улице. Это место всегда называли в городе — Волчий хвост за его форму. Здесь никогда нежили обеспеченные горожане. Беднейший район нового Омска.
Где-то лаяли псы, и визжала кошка, кто-то чем-то постукивал. Топились либо углем, либо дровами. И от этого в застывшем безмолвии, клонящегося к закату дня, в воздухе мелкой взвесью плыл дух печного. К нему примешивался карамельный сдобный аромат выпеченного хлеба. Нежный, манящий запах из детства. Он будил воспоминания о хрустящей корочке, сладкой начинке и травах с душистым пряным благоуханием.
Забава останавливалась и дышала этим воздухом. Втягивала запах свежей выпечки, опьяненная домашней атмосферой покоя и уюта. Дух этого места шептал ей, баюкая: будут дома, будет и Омск.
Она не заметила, как ворота ближайшего к ней дома скрипнули на ржавых петлях и отворились. Из них вышла маленькая старушка. Невысокая, древняя женщина, чье лицо было изборождено глубокими морщинами. Она ступала, утомленно шаркая, сутулясь. Одетая в изорванную серую телогрейку с ярко малахитовым платком на голове поверх шали, в руках она держала горячий хлеб. Он дымился, пах лакомо-притягательно. Рот Забавы мгновенно наполнился обильной слюной.
Старушка остановилась в метре от нее и скрюченными пальцами, покрытыми прозрачной, почти пергаментной кожей, разломила батон. Принялась крошить, роняя некрупные куски к ногам. Горячий мякиш, исходил паром, и под зов «гули-гули», со всей округи слетались птицы. Голуби, синички, снегири, воробьи. Девушка стояла, как завороженная, не в силах оторваться от зрелища.
— Детка, ты тоже хочешь, хлеба?
Только, когда она обратилась к ней, та поняла, женщина слепа. Не видит ее, но слышит. Но знает, как она стоит и дышит.
— С удовольствием, — прошептала Забава, подойдя ближе.
Старушка отделила кусок и протянула. Забава поднесла его к лицу, и сквозь морозную свежесть, ткнулась в белую душистость, ощущая, ошеломляющее наслаждение от сдобного запаха и тепла. Это было настоящее, живое.
— Очень вкусно. Спасибо. Вы тут живете? — спросила она, откусывая, и закатывая глаза от блаженства.
Хлеб казался невероятно вкусным. Настолько, что на контрасте испытываемых ею эмоций, захотелось рассмеяться. Она понимала птиц, которых очень много крутилось у ног женщины.
— Живу, — отозвалась женщина, продолжая крошить. — Пойдем. В доме согреешься. Чаем тебя напою.
В обычных обстоятельствах, Забава не пошла бы ни в какой дом. Тем более, когда через полчаса на улице стемнеет. Но отказываться, когда угостили, ей стало неудобно.
— Одна живете?
— Одна, — отозвалась женщина, пока заходили во двор, а затем через маленькие сени в дом, состоящий из двух комнат. Оба окна выходили на улицу. Дальняя спальня, а ближняя и кухня и зал. Все в одном.
Как слепой человек может печь хлеб? Как может жить один?
Забава оглядывалась, рассматривая советскую мебель, буфет, русскую печь. В доме еще сильнее пахло выпечкой, ощущался жар.
— У вас никого нет? Ни родственников, родни?
— Дети были.
Она пошаркала к печи и достала из двух форм два батона, выкладывая их неспешными ходом дрожащих рук на серую ткань. Затем открыла кадку с водой, привычным движением зачерпнула глубоким черпаком, налила в потертый алюминиевый чайник воду и поставила его на печь. Все делалось без спешки, будто зряче.
— Хлеб у вас чудесный. А продукты откуда?
— Приносит социальный работник. Да, ты садись, дочка, не стой.
Старушка сняла с себя платок с шалью открывая седую голову с плетеной косой, скинула фуфайку на стул стоящий у входа, осталась в нехитром халате, гамашах, и наклонившись к углу взяла пару дровишек, засунула в створ печи.
Так вышло, Забава никогда не была внутри подобных домов. Не слышала, как скрипят половые доски, пахнет старым деревом, печью, хлебом. Дом скромный, бедный, но чем-то хороший.
— Можно я сделаю несколько фотографий на память?
— Делай. Нынче телефоны кругом.
— Меня зовут Забава. А вас?
Старушка устало опустилась на табурет покрытый вязаным квадратом, и подняв к ней лицо, улыбнулась.
— Лариса. Все давно кличут баба Лара.
— У вас замечательный дом.
Сделав пару снимков печи и старушки, Забава сделала несколько шагов в сторону и заглянула в полутемную спальню.
— Кажешь, дочка, — теперь она улыбнулась по-настоящему, горько.
Она не видела, но слух у нее был острый. Так что она услышала, как закипает чайник и покопавшись в мешочках буфета достала сушеной смородины, красный советский чайник в белый горох.
— Давно у меня не было гостей, давно. Одни покупатели.
Забаве подумалось, ей тут, наверное, страшно одиноко. Раз приглашает первого встреченного человека в дом. Такая бывает старость. Не в кругу внуков и детей, а в старом доме, в слепоте, одиночестве.
— Расскажите о себе, познакомимся, — предложила Забава, вернувшись назад и сев на предложенный табурет, пока женщина заваривала чай.
— Не помню, память подводит, дочка. О себе расскажи, мне воспоминания будут.
— Живу с мамой и братом. Работаю.
— А жених у тебя есть, — старушка расстелила на руках полотенце и разгладила привычным движением, выжидая время, пока ягоды и заварка в кипятке дадут вкус и испустят дух.
— Нет.
Забава засмеялась. Почему-то старые люди любят задавать этот вопрос. Как будто от него зависит что-то в жизни. А для них почему-то важно. Хорошая эта была старушка. Забаве хотелось ее поддержать. Сделать для нее хоть что-то.
— Вы сказали покупатели, а что продаете? — поинтересовалась она, разглядывая то, как та ставит чашки на стол и наливает душистый чай.
