она вцепилась в нее сильнее, не отдавая, даже ладошками сжала ее и, кажется, готовилась вот-вот в случае неудачи заплакать.
Дверной звонок все еще шумел, и я начала подозревать, что его не заело, а просто пожаловал кто-то настырный. Тот, кто оставил уже три пропущенных на телефон. Еще раз посмотрела на дочь, та внимательно меня разглядывала и даже молоко стала глотать тише.
— Сам виноват, — грозно выпалила я, скорее, самой себе и пошла открывать.
Подойдя к двери, приподняла колено, перенося на него часть веса малышки, отняла от нее руку и щелкнула замком, тут же вернула руку на место, опустила ногу и, недовольно буркнув:
— Закроешь сам, — поспешила скрыться в квартире, пока Глеб ничего не успел разглядеть. Но, судя по тому, насколько зависшим выглядело его лицо, мужчина успел рассмотреть все, что мог.
Опустившись на диван, я заметила, что Марина прикрыла глазки, — видимо, мои хождения по квартире с ней на руках успокоили ее. Погладила дочу по темным волосикам и поняла голову
Вавилов стоял на пороге комнаты и все еще смотрел на меня как баран на новые ворота. Я недовольно качнула головой, надеясь, что он заметит это движение. Но куда там. Все его внимание было сосредоточено куда ниже моей головы. Мужчина не то что смотрел, он пялился на то, как Марина пила молочко. Для полноты картины Глебу не мешало открыть рот так, чтобы челюсть упала на пол, как во многих американских мультиках.
В этот момент я ни капельки не боялась мужчину — то ли дело было в том, что мы находились на моей территории и в такой дурацкой ситуации, то ли в том, что я смирилась с тем, что он не позвонит, и, отпустив это, поняла, что мне не было смысла его бояться. Ну в конце концов, что он мог сделать? Это только в скандальных телешоу олигархи отбирали детей у своих любовниц. А тут… Если он не звонил, то и ребенок ему не особо важен… Я успокоилась за эти дни.
И вот Вавилов здесь. Впору опять начинать бояться, но глупый вид мужчины никак мне в этом не помогал. Глеб бесшумно сглотнул, но его кадык дернулся с такой силой, что по моим рукам побежали мурашки.
Брысь, предательницы.
Дочь наконец-то насытилась молоком и, расслабившись, выпустила изо рта свое любимое лакомство. Она уснула. Теперь нужно было ее переложить в кроватку. Я опять подняла голову, на этот раз взгляд мужчины буквально бегал по моему лицу. Глеб часто дышал и выглядел потерянно.
— Выйди, — шепнула я тихо, практически одними губами, но он услышал.
Либо просто увидел, кивнул и, резко развернувшись, покинул нашу с Маришей комнату.
Я аккуратно переложила дочь в кроватку, накрыла ее одеяльцем и, защелкнув лифчик для кормления, запахнула полы халата на груди. Тут же затянула пояс и, глубоко вдохнув, приложила ладони к щекам, те горели настолько сильно, что я, наверное, была похожа на помидор. Легонько похлопала себя по лицу и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Вавилов дожидался меня на кухне, на Каришином месте, и крутил в ладонях панду, вышитую сегодняшним утром.
— Красиво, — задумчиво протянул он, не оборачиваясь.
Как только услышал, что я на кухню зашла?
— Спасибо, — быстро ответила и юркнула вглубь помещения мимо мужчины. Слишком тесно здесь было вместе с ним. — Может быть, чай? — вежливо поинтересовалась, набирая в чайник воды.
— Нам пора, — сипло и почти по слогам произнес мужчина.
— Ты же видел, — я развернулась, оставив чайник на краю раковины, — я не одна. И я не могу никуда сейчас пойти.
Глеб кивнул, продолжая изучать черно-белую панду.
— Где ее отец? — спросил мужчина, и я заметила, как крепко он сжал челюсти после этого вопроса. Не мог же он подумать, что?
Че-е-ерт…
— У нее нет папы, — затараторила я, словно оправдываясь, — и никогда не было. Он поучаствовал в ее создании и один раз даже потрудился на нее взглянуть — кажется, когда ей было три месяца. — Я не понимала, зачем все это несла почти незнакомому человеку, но чувствовала какую-то отчаянную необходимость перед ним оправдаться.
Глеб перестал разглядывать брошку и поднял голову, его тяжелый взгляд ненадолго задержался на моем лице, а затем мужчина еле слышно произнес:
— У тебя вода проливается. — И, кивнув за мою спину, отвернулся.
Черт.
Хлопнула ладонью по выключателю, вылила лишнюю воду из чайника, оставив лишь половину. Поставила его на подставку и включила, затем схватила голубую бамбуковую тряпочку для посуды и начала ей смахивать воду в раковину. Руки подрагивали, а вместе с ними дрожала и тряпочка. Вместо того чтобы выжать ее, я кинула ее комком на дно раковины и уперлась ладонями в столешницу, опуская голову и прикрывая глаза.
Я слишком разнервничалась. На пустом месте. Не нужно было вспоминать про Артема. Да еще и так много.
— Успокойся, — тихий шепот прозвучал у моего затылка.
Глеб незаметно приблизился и встал за моей спиной. Он бесцеремонно приобнял меня и, когда я уже хотела начать возмущаться, опустил ладонь на мой живот. Я вздрогнула и сжала дрожащие губы. Если бы и захотела сказать что-то — не смогла бы. В глазах мгновенно стеной встали слезы и, как бы я ни моргала, они не пропадали. Воздух начал обжигать легкие так же, как и горячее дыхание мужчины мой затылок.
Когда я носила под сердцем Маришу, мой живот никто не трогал, кроме лучшей подруги. Лишь я грела свою девочку теплом рук, а теперь большая мужская ладонь лежала, не двигаясь, на моем еще совсем маленьком животике и тоже грела. Не только моего малыша, но и мою душу. Я так ясно ощутила это и не могла заставить себя прекратить лить слезы. Не справившись, тихо всхлипнула, на что мужчина спокойно и низко произнес:
— У нас будет сын.
— Ч-что? — произнесла, с трудом разомкнув соленые от слез губы.
— Мальчик, Олеся, — повторил Глеб и, убрав ладонь с моего живота, сделал резкий шаг назад.
— С чего ты взял? — Я еле разжала пальцы, которые, казалось, намертво приросли к столешнице, и смахнула набежавшие слезы.
— По анализу генетическому. Ты же кровь сдавала. Кружки здесь? — задал он тут же вопрос, постучав по дверце ящика, находящегося сейчас прямо над моей головой.
— Д-да. Сейчас, — сказала, опомнившись, и
