Мне бы очень хотелось также.
Когда мы уже готовы распрощаться за наш столик внезапно подсаживается… Димка.
Заказчик недоумённо на него смотрит.
— Вы ко мне?
Губы мужа кривятся от ухмылки. Он даже не пытается изобразить вежливость. С ревностью и вызовом в глазах нагло смотрит на моего собеседника.
Только бы ничего не испортил. Вот будет потеха, если первый мой заказ завершится в травматологии.
— Нет. Я к жене. — И переводит тяжёлый взгляд на меня.
— Ах, вот оно что. В таком случае, приятно было познакомиться, Анастасия. Спешу. Простите.
— Конечно-конечно. До свидания. — Поспешно прощаюсь я.
— У вас очаровательная жена. Всего доброго. — С прощальной фразой уходит друг Соболевского.
Краснею под сверлящим взглядом мужа.
После нашей ссоры и слов, что мне хочется сделать ему в ответ также больно, я понимаю, что именно сейчас вертится в голове мужа.
Понимаю… и не спешу разуверить.
Смотрю смело в глаза. С вызовом. А у него во взгляде мука и тоска…
Больно тебе? А мне не больно?
Но надолго меня не хватает. Всё же сжалившись поясняю ситуацию.
— Это заказчик. Он хочет жене особенное украшение подарить. Никита Андреевич попросил встретиться. Это его друг.
— А я уж было подумал…
— Не переживай. Я не планирую ответить изменой на измену.
— Почему?
— Это против моей натуры. — Честно признаюсь я, смотря мужу в глаза. — Мне даже противно подумать о том, что ко мне прикоснётся посторонний мужчина.
Замечаю в глазах мужа облегчение и искорку надежды. И давлю их в зародыше.
— Но я научусь жить без тебя. Обязательно. Смогу двигаться самостоятельно.
И его ресницы прячут от меня весь спектр боли…
Я даже не представляла, что она бывает такой разноцветной.
— Маленькая моя, пожалуйста, не сгуби ту восхитительную и добрую девочку, в которую я влюбился восемь лет назад. — Тихо шепчет Дима.
— Почему? Она тебе надоела…
— Никогда. Никогда она мне не надоест. Я обожаю в ней всё: ранимость, нежность, воздушность, восхищение от простых незамысловатых вещей. Никто так не умеет ценить прекрасное вокруг нас, как она. Никто не видит красоту там, где обычный человек пройдёт мимо. Не теряй этого. Умоляю.
От его слов на языке появляется горечь…
Я шумно дышу, пытаясь взять себя в руки.
Нам обоим сейчас плохо. Мы оба не знаем, как с этим справиться. И нам страшно… потому что неизвестно, к чему мы придём, когда всё же переживём эту боль.
Что останется? И останется ли вообще?
Смотрим впервые с того страшного дня друг на друга. Открыто. Чувствами наружу…
Ведём безмолвный разговор глазами. Так как умеем с самой первой встречи.
Он… мне рассказывает о восхищении мной. О том, о чём мужчины обычно молчат.
Я… о том, что благодарна ему за поддержку.
Он… что сделал лишь то, что должен был.
Я… о той ране на сердце, что никак не затянется.
Он… о том, что искренне сожалеет и готов отдать душу, лишь бы я не испытывала тех мук, что выедают меня изнутри. Но повернуть время вспять не в его силах.
Я… что не могу пока принять и идти дальше.
Он… что подождёт столько, сколько понадобится.
Я… опасаюсь, что слишком поздно… И даже если мы по воле судьбы всё же выживем, то такими как раньше уже не будем. Рана когда-нибудь заживёт, но шрам-то останется… И никакие современные способы его не сведут, потому что он в таком месте, куда никто не подберётся. А он будет ныть в «непогоду» и напоминать о пережитых страданиях… о потерях и наших ошибках.
Он… обещает, что найдёт способ залечить. Снова вдохнёт жизнь в ту омертвевшую часть органа, что сейчас бьётся не в полную силу.
А я… боюсь, что не получится. Полна сомнений.
Но он… в нас верит.
Димка кладёт свою руку поверх моей и сжимает, делясь уверенностью и силой.
Я прислушиваюсь к своим ощущениям: мне тепло. Я его чувствую. Не так как раньше, но полностью это чувство не ушло.
Мы прощаемся с нами прежними. С беззаботным чистым, как слеза, счастьем. С полноценной, ничем не испорченной радостью.
Нам горько…
Но мы это переживаем вместе…
Поделив поровну…
И уходим из этого ресторана вместе… плечо к плечу.
И едем на разных машинах, но в одну сторону… в непонятное будущее.
Что нас ждёт дальше, мы не знаем.
Но проживать будем вдвоём…
Раненные…
Но вместе…
Глава 14
Я зол.
Впервые оказываюсь в ситуации, которую не способен контролировать. Стою, как наблюдатель, и смотрю, как тонет мой корабль под знаменем «семья».
Самое страшное для меня — видеть разочарование в глазах любимой женщины.
И свою беспомощность…
Блядь, бесит!
Но я как парализованный: вижу, слышу, но сделать ничего не могу…
От этой безысходности хочется кого-нибудь покалечить.
Как я так подставился?! Ну как?!
Еду к своим родителям, сжимая нервно руль. Не могу совладать с эмоциями. Внутри такая химическая реакция — только тронь или что-то скажи про нас с женой, и рванёт.
Въезжаю в оживлённый жилой комплекс. Нахожу одноэтажный, но при этом довольно просторный, дом. Отец был против второго этажа. Сказал: что теряя телефон каждые пятнадцать минут, не хочет бегать на второй этаж проверить, не в спальне ли он лежит?
Поэтому взяли не высотой, а площадью: гостиная, кухня, пять спален. Есть, где развернуться. Легко могут всю нашу семью разместить.
Заезжаю на парковочную площадку перед гаражом.
Захожу в дом. Родители знают, что я приеду. Уже ждут. Сидят на кухне за обеденным столом. Оба хмурые и серьёзные. Заметили, что между нами с Настёной чёрная кошка пробежала. Потребовали объяснений.
Приехал сдаваться…
Захожу в комнату и кидаю на стол конверт со злополучными фотографиями. Отхожу к окну, поворачиваясь к ним спиной.
Я там уже всё тысячу раз пересмотрел. Сил больше нет. Тошнит от них…
Отец вытряхивает содержимое и начинает перебирать, обмениваясь с матерью.
Присвистывает.
Да уж, зрелище впечатляющее. Никаких сомнений в моей измене не возникает.
Батя, разглядывая самые пикантные, спокойно изрекает:
— Фотомонтаж?
— Нет. Экспертиза подтвердила.
Мама, видя эти непотребства, реагирует более эмоционально. Вскакивает со стула, подходит ко мне с кухонным полотенцем, что всё это время держала в руках, и начинает хлестать меня пониже спины.
— Да как же ты мог? — Отрывается от души мать. — Разве мы тебя так воспитывали? Разве такие семейные ценности прививали? Такой пример показывали? Бесстыдник!
Я не реагирую. Но и не отгораживаюсь от ударов. Позволяю выпустить пар!
— Позор семьи! Это надо же, так нашу девочку обидеть!
Мои родители сразу признали Настю своей названной дочерью. Приняли с распростёртыми объятиями в семью. Поэтому мне тепло от реакции матери. Прекрасно её понимаю. Я бы тоже сейчас кому-нибудь вмазал…
Не полотенцем. Кулаком. От всего сердца.
— Волокита! Юбочник! Как стыдно-то! Как я Настеньке в глаза теперь смотреть буду? — Продолжая меня лупить полотенцем тараторит мама.
Разворачиваюсь к ней боком. Смотрю на её пылающее лицо.
А она даже не сбивается с ритма, только вместо задницы попадает уже по бедру.
Что-то она увлеклась… Этим делу не поможешь.
— Отец, угомони свою жену. — Спокойно без лишних эмоций перевожу взгляд на батю, который с нескрываемым любопытством наблюдает картину, как пенсионерка мать вбивает в почти сорокалетнего сына семейные ценности полотенцем.
— Зачем? — Искренне удивляется он. — Порка — удивительный и эффективный способ воспитания. Бьют по заднице, а дурь вылетает из головы.
— А ничего что я уже сам трижды отец?
— А кому это когда-нибудь мешало? К тому же, бьёт значит любит. Радуйся.
Мама, наконец устав, падает на ближайший стул, смотря на меня с укоризной.
Да только вряд ли она мне скажет больше того, что я уже сам себе не раз говорил.
