Ее руки обвиваются вокруг меня, и она обнимает меня всем своим существом.
— Я знаю об этом только потому, что твой отец однажды попросил меня взять тебя на воспитание. Твоя мать… она не могла позаботиться о тебе по какой-то причине, а твой отец… ну, сначала он спросил меня, могу ли я позаботиться о тебе, потому что он не хотел отдавать тебя в приемную семью. Но потом что-то изменилось, и он решил, что хочет оставить тебя. Я пыталась отговорить его, особенно из-за Линн, но он слишком тупоголов, чтобы слушать, что я говорю. — Она откидывается назад и берет мои руки в свои.
Я понимаю, что мои пальцы дрожат, что все мое тело дрожит.
— Мой отец никогда не говорил, почему он взял меня к себе? — Шепчу я. — Почему он передумал? Или зачем маме понадобилось меня отдавать?
Она печально качает головой.
— Прости, дорогая, но он вообще никогда об этом не говорит. Единственный раз мы об этом заговорили по телефону за несколько недель до того, как они отправили тебя ко мне, и то потому, что я навязала ему эту тему. Я устала от того, как они обращались с тобой, и хотела получить некоторые ответы на то, что, черт возьми, произошло четырнадцать лет назад между твоей матерью и ним.
В голове у меня все смешалось.
— Подожди… четырнадцать лет…
Она крепче сжимает мою руку, словно боится, что я убегу.
— Ты жила с матерью несколько лет, а потом переехала жить к отцу.
Я сжимаю дрожащие губы, и слезы жгут мне глаза.
— Почему я ничего этого не помню?
— Дорогая, тебе едва исполнилось три, когда все это случилось. — Ее голос нежен, но она крепко держит меня за руку, и слезы катятся по моим щекам. — Я знаю, что это трудно принять, но…
Прежде чем она успевает закончить эту мысль, я вырываю свои руки из ее и бегу в ванную.
— Кажется, меня сейчас стошнит, — говорю я, захлопываю дверь и запираю ее изнутри.
После того, как я выблевываю вино, которое выпила ранее, я опускаюсь на кафельный пол перед своей сумкой. Достаю блокнот и открываю его на одном из моих любимых комиксов, которые я нарисовала, где в главной роли я и женщина, которую я всегда хотела, чтобы была моей мамой. Хотя, возможно, это было не просто желание. Может быть, она была слабым воспоминанием, которое я пыталась удержать в темные времена.
Я дотрагиваюсь до темных линий, которые тщательно нарисовала.
— Кто ты? — Шепчу я.
Молчание — мой единственный ответ, и это в очередной раз ранит мое сердце.
Свернувшись калачиком, прижимаю блокнот к груди. Индиго хотела, чтобы я провела лето, открывая себя, но как, черт возьми, я должна это сделать, если понятия не имею, кто я такая?
После того, как я выплакала все, что можно было, в течение, как мне кажется, нескольких часов, я, наконец, поднимаю себя с пола и вытаскиваю свою задницу из ванной. Свет все еще горит, но Индиго лежит на одной из кроватей, все еще в платье, и храпит.
Мои глаза так распухли, что я почти ничего не вижу, но стою уверенно. Мне приходится это делать, чтобы скрыть нервы, бушующие внутри меня.
— Когда я вернусь, я хочу найти ее, — говорю я бабушке Стефи.
Она быстро наводит пульт на телевизор, выключает шоу, которое смотрела, и протирает сонные глаза.
— Дорогая, я не уверена, что это хорошая идея.
— Мне все равно, хорошая это идея или нет. — Сажусь на край кровати, все еще держа в руках блокнот. — Это то, что я должна сделать. Всю свою жизнь я чувствовала себя сумасшедшей, потому что никогда, никогда не вписывалась в свою семью. И теперь я понимаю, почему… И я хочу знать, кто она, похожа ли она на меня. Может быть, она сможет меня понять. — Может, она меня полюбит.
Бабушка Стефи взъерошивает волосы, садится на кровати и опускает ноги на пол. —
Иза, я знаю, что это тяжело — жить в этом доме, но я боюсь, что случится с вами, если все не получится так, как ты этого хочешь.
— Но я даже не знаю, как я хочу, чтобы это получилось, — говорю я. — Я просто чувствую себя… потерянной.
Она бросается стремглав ко мне.
— Ненавижу быть прямолинейной, но я чувствую, что должна, — Она оглушительно выдыхает. — У твоей матери была причина отдать тебя отцу. То ли потому, что она не могла позаботиться о тебе, то ли… — Она качает головой. — Я просто хочу, чтобы ты хорошенько обдумала все сценарии, как все может обернуться, прежде чем что-то предпринять.
Я понимаю, к чему она клонит. Я могу придумать целую тонну причин, по которым это может закончиться неудачей. От моей настоящей матери, такой же злой, как Стервелла де Виль[1], до ее смерти.
Боже, а что, если она мертва? Что, если я никогда не узнаю ее? Что, если я продолжу дрейфовать по жизни, чувствуя себя потерянной?
Я должна знать. Надо понять. Откуда я пришла. Почему я такая странная. Почему я… такая, какая есть. И хотя я знаю, что это может быть больнее всего остального, я должна знать, почему она бросила меня.
— Если я сделаю это — если я проведу следующие несколько месяцев, думая о возможных последствиях, и все еще буду хотеть найти ее, когда вернусь, ты поможешь мне? — Спрашиваю я.
Она молчит в течение сводящего с ума количества времени, и я начинаю петь одну из моих песен, чтобы не кричать на нее.
Шоколадная помадка. Карамель. Булочки с корицей. Интересно, печет ли моя мама…
— Если ты так решишь, то да, я помогу тебе, — наконец соглашается она, но в ее голосе нет радости.
— Спасибо, бабушка. — Я почему-то начинаю нервничать еще больше, зная, что, возможно, смогу найти свою настоящую маму. Что я скажу ей, когда увижу? Что она скажет мне?
— Не благодари меня пока. — Бабушка Стефи указывает на другую кровать. — А теперь поспи немного. У меня на завтра запланировано много веселых дел.
Киваю и забираюсь в постель, все еще держа блокнот. Может, я и сказала бабушке Стефи, что хорошенько подумаю, но я уже знаю, каким будет мое решение. Как сказала Индиго, хороший или плохой, но жизнь дает опыт. И это единственный опыт, который я хочу получить, даже если результат будет жестоким.
[1] Стервелла Де Виль — главная антагонистка диснеевского полнометражного мультфильма 1961 года «Сто один далматинец».
Глава 6
В Париже, оказывается, весело. И мы проводим так много времени, осматривая достопримечательности, пробуя еду и совершая покупки, что у меня почти его не остается, чтобы размышлять о своей семейной ситуации. Тем не менее, в поздние ночные часы, когда Индиго храпит, а бабушка Стефи ворочается с боку на бок, я лежу без сна в своей постели, перебирая каждое воспоминание, которое могу найти, пытаясь понять, как я могла их забыть. Упустила правду. Это трудно принять, трудно не плакать, и иногда я позволяю слезам пропитывать мою подушку. Я просто слежу за тем, чтобы, когда взойдет солнце, у меня были ясные глаза, «хвост трубой», и я была готова отправиться в любое приключение, которое Индиго запланировала для нас.
— Я так устала, — говорит Индиго бабушке Стефи, когда мы поднимаемся на лифте в нашу комнату. Мы находимся в Лондоне уже несколько дней, и там так много достопримечательностей, таких как Биг-Бен и Тауэрский мост, что у нас почти не было времени отдохнуть. — Я думаю, что сегодня рано лягу спать.
Мы путешествуем уже пару недель, поэтому, когда она ловит мой взгляд и смотрит на меня, я понимаю, что ее притворная усталость — всего лишь уловка. У нее есть тайная программа для нас сегодня вечером. Я взволнована, и мне интересно, что она запланировала, скрещиваю пальцы, что, возможно, это измотает меня достаточно, чтобы я валилась с ног к тому времени, когда мы ляжем спать.
— Все в порядке. В любом случае, я подумывала о том, чтобы пойти куда-нибудь с друзьями, — говорит бабушка, когда двери лифта открываются. Она выходит в коридор, и мы следуем за ней. — Но не могли бы вы, девочки, сделать мне одолжение?
— Конечно, бабушка Стефи, мы будем более, чем счастливы, — Индиго налегает на свое обаяние.
