— Спокойной ночи, — говорит Арс ему, и тот в ответ коротко кивает.
Арс поднимается на второй этаж, а я неторопливо спускаюсь к Глебу, от которого тоже жутко тянет густым потом.
— Не спишь? — спрашивает он.
— Она на Аленку вышла, — встаю перед ним и поднимаю взгляд. — Дружить хотела.
Глава 20. Не твое дело
— Что ты молчишь? — спрашиваю я, и Глеб поднимает на меня взгляд.
— У меня вопрос, — он недобро щурится. — Ты продолжишь меня дергать по вопросу Нади? Ведь так?
— Она писала нашей дочери.
— Да, я даже прочитал переписку, — Глеб кивает. — И я зол. Но если я скажу, что это моя забота, то ты ведь не успокоишься. Так?
Как же мне успокоиться? Это мелкая стерва зашла с самого слабого члена нашей семьи.
— И ты рвешься в бой, — Глеб щурится.
— Да, — честно отвечаю я. — Я ее предупреждала, чтобы она не лезла к моим детям.
— Нашим, — строго поправляет Глеб. — Это наши дети, Нина. И знаешь, чем закончится твое желание сейчас лезть в историю с Надей и контролировать ее? М?
Я тоже в ответ щурюсь.
— Тем, что тебе станет ее жалко.
— Неправда.
— Ты мне выжрешь мне весь мозг, — Глеб понижает голос до злого шепота, — а потом начнешь капать в мою пустую черепушку, что это мой ребенок, что он не виноват.
— Неправда.
— Правда, — Глеб с угрозой улыбается. — Ты передала мне информацию о переписке. Теперь я сам буду думать, как мне быть.
— А как ты будешь?
— Хватит, Нина. Думай сейчас о нашем четвертом ребенке, хорошо?
— Нет, ты меня в это втянул…
— Хватит, — повторяет Глеб. — Достаточно. Я не должен был тебя везти на встречу с ней. Это была моя ошибка. Теперь мы займемся разводом.
У меня дрожат губы. Говорит таким тоном, будто обсуждает со мной покупку новой машины. У нас семья рушится.
— Без развода у нас с тобой ничего не выйдет, Нина, — всматривается в мои глаза. — и вопрос даже не в финансах, недвижке и прочих вещах, а в том, что если я останусь рядом с тобой в роли мужа, все извратится. Ты будешь лежать со мной в одной кровати и думать о Наде и ее ребенке…
— Это и твой…
— Вот! — он вскидывает в мою сторону руку. — Об этом я тебе и говорю, Нина! Ты, мать твою, еще однажды проснешься с желанием увидеть этого ребенка, потому что у тебя разбушуются гормоны! Я тебя знаю! Я три беременности прожил с тобой! Ты, Нина, к бомжам пузатая со слезами рвалась в желании им помочь! Рыдала над старушками, которые мило ходили и гуляли в парке! Ты вспомни себя, когда ты родила Марка!
Поджимаю губы.
— Ты накормила чужого ребенка грудью, потому что он кричал! А его мама просто в туалете задержалась!
— Он голодный был, — шепчу я и отвожу взгляд.
— А твои попытки рвануть в детский дом, когда у тебя Аленка в животе была? М? Ведь там деткам не хватает материнской любви! — кричит на меня шепотом, а затем прикладывает руку к груди, — Нин, я тебя люблю, но у тебя мозги спекаются от гормонов. Ты когда Арса вынашивала, то ревела над разбитыми чашками и отказывалась их выкидывать, потому что им будет страшно! Страшно! Нина! И что ты делала?
— Отстань, — цежу я сквозь зубы.
— Ты их склеила и даже пыталась пить чай, — Глеб чеканит каждое слово. — А я… а у меня нет над тобой власти, Нина, а в такие моменты я сам начинаю растекаться.
Встает и вышагивает из стороны в сторону. Останавливается перед столом:
— Мы разводимся в срочном порядке. Я нанимаю юристов, — его голос становится твердым.
— Я поняла… Ты бежишь от меня, да?
— Бегу, — он не отводит прямого взгляда, — Нин, это ты ведь начнешь проталкивать идею забрать у Нади ребенка себе.
— Нет.
— Да ты что?
Замолкаю и медленно сглатываю. За это безумный вечер в моей голове уже несколько раз пролетела мысль, что этого ребенка, которого зачали в туалете, не ждет ничего хорошего. Он для Нади — лишь средство, и если она не получит того, что желает от Глеба, то его жизнь не будет счастливой и беззаботной.
Проклятье.
— Я — дурак, Нина, а ты — дура, и поэтому я буду решать вопрос с Надей отдельно от тебя. Никаких больше встреч с ней, — выдыхает через нос. — И никаких разговоров.
— И как ты будешь решать этот вопрос?
Опирается ладонями о стол, поддается в мою сторону и шепчет:
— Прозвучит грубо, но… это не твое дело. Я с тобой развожусь, и тебя ждет головокружительное переоформление моего бизнеса на твое имя. Я предложу свою кандидатуру на роль исполняющего обязанности на минимальном окладе.
— А я тебя не возьму, — не подумав, говорю я.
— Твое дело, — скалится в улыбке.
— Ты решил все начать за нового с молодухой? —едко спрашиваю я. — Так и скажи. Что тут разыгрываешь карту благородства?
— Да ни одна молодуха мне так не изнасилует мозг, как ты, — шипит Глеб. — Если и начну с нуля, то гордым и одиноким орлом, чтобы бывшая чокнутая жена восхитилась моим упрямством.
— И про птенчика от юной голубки из туалета ты подзабыл.
— Заткнись, Нина, — рычит Глеб, и его глаза вспыхивают. — И я тебе это говорю с большой любовью и уважением. А теперь иди спать, — поскрипывает зубами. — Тебе сейчас важно высыпаться.
Глава 21. Не натягивается шкурка
— Да я у тебя разом стала неадекватной истеричкой с пузом, да? Здорово ты все перевернул, — говорю я после минуты молчания. — К бомжам рвалась? Ты про того избитую женщину, которая лежала на тротуаре и все проходили мимо, а я решила, что ей нужна помощь? Да, не в брендовых шмотках она валялась.
Выдыхаю и сжимаю кулаки:
— А про накормленного ребенка что-то ты упустил самое важное. После этого я учила маму прикладывать малыша к груди, — злым шепотом продолжаю я. — И мне были благодарны, Глеб, потому что внезапно кормить дитё тоже целая наука. Это вам мужикам на всех кругом наплевать.
Сердито щурится.
— А бабульки тогда говорили об умерших мужьях, — цежу я сквозь зубы. — Вспоминали знакомство с ними. Да, это грустно, что человек стареет, а потом еле передвигается и вспоминает о молодости, в которой он любил.
Медленно выдыхаю:
— И плакала я рядом с тобой всегда, потому что доверяла тебе, потому что не боялась быть дурой, — делаю паузу. — Удобно устроился, нагулял ребенка, а мне теперь и слова не скажи, потому что буду истеричкой. Ты вынуждаешь меня молчать, чтобы не оказаться в твоих глазах идиоткой, но это не я пришла к тебе с новостью, что залетела по-пьяне от молодого парня.
— Нин, прекращай.
— А я не буду прекращать, — чеканю каждый слог, — И если я такая дура, что же ты не боишься оставить мне свой бизнес? Меня невозможно контролировать, как ты сказал. Как-то не сходится.
— Я просто хочу, чтобы ты сейчас прекратила качать лодку! Нина! — повышает голос, а затем сжимает переносицу.
— Только вот за нашей лодкой следует другая, Глеб, и та, которая в ней сидит, усиленно гребет веслами! И что с разводом, что без, эта лодочка не исчезнет! Ты предлагаешь мне ее игнорировать! И еще смеешь со мной разговаривать в ультимативном тоне! Заткнись и помалкивай, пока я тут думаю, что делать! И вот теперь я все переверну с ног на голову, мой хороший. Тебе развод нужен, чтобы по-тихому и без лишних моих истерик жить на две семьи. А если я буду истерить, то ты просто слиняешь, потому что я тебе сожрала мозг, истеричка такая. И все оставляешь мне, чтобы обрубить мои возмущения, ведь какой ты благородный, етить-колотить! Мне твое благородство ни в одно место не уперлось!
— Согласен, — Глеб вздыхает и откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди. — Перевернула так перевернула.
— И если я захочу, — щурюсь на него, — то буду пузатой истерить, плакать и выносить тебе мозг, потому что имею полное право. Потому что в остальное время я понимающая и мудрая! И именно я сейчас склеиваю чашку нашей семьи, которую ты, мерзавец, разбил, чтобы у тебя была возможность из нее выпить. Но, может, мне не склеивать и раздробить все в крошку? А после выкинуть тебя из нашей лодочки в озеро, и греби, козел ты такой, к молодой и зубастой. Вот она точно не будет над старушками плакать и над избитыми женщинами в грязной одежде. И никому не станет помогать. Может, это то, что тебе и надо? А?
