мой разум сосредоточился на других вещах, например, на воспоминании о ее руке рядом с моей промежностью. Черт. У меня уже встает от одной мысли об этом.
Нахер все это. Мне нужно убираться отсюда. Я опрокидываю в себя виски, как рюмку, и ставлю толстый стакан обратно на стойку.
Бармен поднимает бровь и спрашивает: — Еще один?
— Нет. Мне хватит.
Он протягивает мне черную папку, и я стараюсь не поморщиться, когда вижу урон в виде суммы. Потом мне приходит в голову, что я могу просто записать это в счёт номера. Если экономический факультет может оплатить президентский номер, то они и глазом не моргнут по поводу этого счета.
Я решаю найти место, где можно поесть, но вместо того, чтобы выйти из отеля, проверяю Блэр. Она не сидит у бара, как я думал, но ее легко найти, когда она одета в такой яркий цвет. Я вижу ее рукав, торчащий из закрытого столика в конце коридора. Может, она спустилась перекусить? Я должен уйти.
Но я этого не делаю.
Длинными шагами, за считанные секунды я добираюсь до ее столика. Ее руки обхватывают белую кружку, и, судя по маленьким кусочкам зефира, которые я вижу плавающими в ней, она пьет горячий шоколад.
— Только ты можешь прийти в бар и заказать горячее какао.
Она поднимает глаза, и тут я вижу ее красные глаза и небольшие потеки макияжа под ними.
— Что случилось? — я сажусь напротив нее.
Она отступает назад, ее позвоночник напрягается.
— Ничего не случилось.
— Конечно, ты просто так плачешь над своим горячим какао.
— Просто забудь, — она слишком быстро отнимает руки от чашки, опрокидывая ее. — Черт.
Я быстро достаю салфетку и бросаю ее на разлитую жидкость, не давая ей растечься.
— Ну вот, я спас твою одежду, Барби.
Она смотрит на меня пару секунд, и если бы она была мультяшной, то из ее ушей шел бы дым. Затем она выскальзывает из кабинки.
— Ты все портишь, Камински.
Она поворачивается на каблуках и уходит.
О нет. Последнее слово не останется за ней, не тогда, когда я проявил заботу. Я следую за ней и догоняю ее, когда она входит в вестибюль отеля. Я воздерживаюсь от того, чтобы схватить ее за руку, чтобы люди не подумали, что я ее домогаюсь. Вместо этого я встаю перед ней, заставляя ее остановиться.
— Что залезло тебе в задницу? Я был в состоянии… — ослепляющая боль пронзила меня от копчика до позвоночника, и я увидел звезды. — Блять!
Я слегка наклоняюсь вперед и на секунду закрываю глаза. Я не должен был идти так быстро, или, может быть, это внезапное вращение сделало свое дело. Я на секунду забыл, что не должен делать резких движений.
— Спина? — спрашивает она.
Я открываю глаза, чтобы смерить ее взглядом.
— Нет. Мне нравится издавать болевые крики от удовольствия.
— Вот что ты получаешь за то, что бегаешь как идиот.
— Я не бежал, — прохрипел я.
— Ты можешь идти?
Я пытаюсь выпрямиться и сделать шаг, но мне кажется, что на пояснице сидит слон.
— В конце концов смогу. Я жду, когда боль утихнет.
— Во сколько ты принял обезболивающее?
— Я их не принимал.
Ее брови взлетели к небу.
— Почему?
— Я бы предпочел не прибегать к ним.
— Значит, ты предпочитаешь испытывать мучительную боль?
Несмотря на дискомфорт, я ухмыляюсь.
— Очевидно. Я ведь пошел за тобой, не так ли?
— Для умного человека ты можешь быть таким тупицей.
Моя ухмылка расширяется.
— Значит, ты считаешь меня умным.
Она сужает глаза.
— Я думаю, что ты полон дерьма и совсем не испытываешь боли, — она поворачивается, чтобы уйти, но я уступаю и касаюсь ее руки.
— Подожди. Я не шучу. Я могу потерять сознание от боли, если скоро не лягу.
— И что ты хочешь, чтобы я с этим сделала?
Черт. Она собирается заставить меня сказать это.
— Не могла бы ты помочь мне вернуться в наш номер?
Ее глаза расширились.
— Ого. Ты просишь меня о помощи? Ты, наверное, умираешь по-настоящему.
К черту. Я не буду умолять. Стиснув зубы, я делаю шаг, потом еще один, надеясь, что смогу дойти до лифта, не упав.
Блэр шагает рядом со мной, переплетая свою руку с моей.
— Давай, дедушка. Обопрись на меня.
Я бы ответил, но все мое внимание сосредоточено на том, чтобы пройти через это без новых унижений. Дважды, в течение нескольких часов, Блэр была свидетелем моего самого низкого положения, и это будет пожирать меня месяцами.
Она маленькая, и поэтому я изо всех сил стараюсь не опираться на нее слишком сильно. Короткое расстояние кажется милей, но в конце концов мы добираемся до лифта как раз в тот момент, когда из него выходит пара. Блэр продолжает держать меня за руку, даже когда я прислоняюсь к стене и закрываю глаза.
— Ты собираешься потерять сознание? — спрашивает она.
— Нет.
— Тошнит?
Чтобы поиздеваться, я вру.
— Да.
— Серьезно?
Я поворачиваюсь к ней лицом.
— Нет, я просто играю на твоих нервах.
Она сначала отворачивается.
— Я не знаю, почему тебе нравится надо мной издеваться.
— Правда? Ты не знаешь?
Лифт дзинькает за секунду до того, как открываются двери. К счастью, он находится на небольшом расстоянии от нашего номера. Блэр достает из сумочки ключ-карту и открывает передо мной дверь. Как только я переступаю порог, я отхожу от нее и направляюсь к дивану, где падаю на живот. Это не полное облегчение, но такая поза определенно лучше, чем стоя.
— Где твои обезболивающие?
Я прижимаюсь лицом к дивану и отвечаю: — Я их не принимаю.
— Алекс, перестань. Почему ты упрямишься?
Я поворачиваю голову и вижу, что она стоит рядом с диваном, положив руки на бедра. Ее розовое пальто расстегнуто, обнажая суперкороткое черно-белое платье с большими белыми пуговицами спереди. На ней черные колготки, но они не скрывают прекрасную форму ее ног. Мои мысли становятся опасными. Я хочу провести пальцами по ее бедрам и выяснить, действительно ли она не ледяная принцесса, какой я ее всегда представлял.
Я поднимаю глаза, пока она не заметила, что я пялюсь на нее, как жуткий гад.
— Потому что мой отец пристрастился к ним после несчастного случая несколько лет назад.
Это признание удивляет не только ее, но и меня. Может быть, это боль заставила меня выдать такой личный факт о моей семье, или я просто хотел, чтобы она перестала приставать ко мне с расспросами об обезболивающих.
— А, понятно, — она разворачивается и исчезает в своей комнате, не сказав больше ни
