— Подойдите. Она прятала лицо в руках, притворяясь смущенной. Тогда он сделал пять длинных, медленных шагов в ее сторону.
— Ваши документы.
— У меня нет с собой.
Он приподнял ей подбородок и заметил синяк:
— Кто вас ударил?
Она не ответила. Тогда вмешался Аль-Серрас:
— Ссора между влюбленными. Сами знаете, как это бывает.
— Я вам не верю, — сказал немец.
Воцарилось короткое молчание. Прервал его мотоциклист:
— Я достаточно много читал о вас и знаю, что вы никогда никого не ударите. Вы помешаны на своих руках. Слишком бережете их, чтобы драться. Я прав?
— Никогда не пытайся обмануть почитателя, — принужденно засмеялся Аль-Серрас. — Вы абсолютно правы — насчет моих рук. Но заблуждаетесь насчет другого.
— В каком смысле?
— Я сказал, что это была ссора влюбленных. Но не говорил, что я и есть тот самый драчливый влюбленный.
— О! — В голосе немца послышалось удивление.
Он подошел к Авиве ближе, окинул взглядом ее фигуру. Потом положил руку ей на талию.
— Не щекотно? — спросил он.
Она стояла низко опустив голову, не пытаясь отпрянуть или выразить возмущение. Он взял ее за руку и принялся изучать узкое запястье — искал клеймо.
— Вы остановились неподалеку?
— Она приехала к друзьям на выходные, — вмешался Аль-Серрас.
— Документы есть?
— В Марселе. Я оставила их в отеле.
— Я как раз еду в Марсель. Вы поедете со мной.
Он за руку повел ее к коляске.
— Здесь всего одно пассажирское место, — через плечо бросил он Аль-Серрасу. — Мои извинения. Надеюсь увидеть вас в городе, особенно если вы будете давать концерт. Все бы отдал, чтобы вас послушать!
— Что именно вы хотели бы услышать? — Аль-Серрас пытался задержать его.
Немец выпустил руку Авивы:
— Трудный вопрос! — Он задумался. — Что предпочесть: то, что слышал раньше, или то, чего никогда не слышал? Все говорят, вы лучше всех в Европе играете Шопена, но я не очень люблю Шопена. Больше всего мне нравится трио Дворжака в вашем исполнении.
— Полагаю, опус номер четыре? «Думки»?
Немец щелкнул каблуками:
— Точно! — Он уже забирался на мотоцикл, когда Аль-Серрас ляпнул:
— Там мало моей заслуги. Гораздо важнее партия виолончели. Но я передам сеньору Деларго ваш отклик.
— Вы общаетесь с маэстро Деларго?
— Общаюсь? Пожалуй, даже слишком тесно, если учесть, что мы делим с ним двухспальную кровать.
Немец забыл об Авиве. Прижав к груди камеру, он шагнул к Аль-Серрасу и взволнованным шепотом спросил:
— Где он?
Вот так мой партнер, мой коллега, моя тень, мой друг и соперник привел волка прямо к нашей двери. Мне-то не было особой нужды скрываться. Но на вилле находились и другие люди: Андре и Жаклин Бретон, их дочь, писатель-троцкист Виктор Серж и другие артисты и писатели. Они еще нежились в постелях, отсыпаясь после вчерашней вечеринки. Даже повар Иешуа успел побывать под арестом — его поймали на попытке отоварить в Марселе фальшивые продовольственные карточки. Слава богу, Верфель и Генрих Манн уже уехали. Плохо было то, что еще не вернулся Фрай, который соображал быстрее всех нас и обладал даром сладкоречия. Приходилось выкручиваться самим.
— Я больше не играю, — объяснил я гестаповцу, который умолял меня исполнить что-нибудь лично для него.
Мы сидели во дворе, за одним из металлических столов, с которого Иешуа торопливо убирал остатки завтрака. Обитатели виллы поспешили попрятаться кто куда, едва заслышав скрип сапог.
— Как так — больше не играете? — не понял немец, пальцами поправляя фуражку.
— Временно, — быстро объяснил Аль-Серрас. — У него подагра. Обострение артрита. Воспаление суставов.
— Знаю, что это такое. Моя бабушка страдает той же болезнью. — Он внимательно посмотрел мне в лицо: — Вы едите морепродукты?
— Иногда, — запинаясь, ответил я.
— А красное мясо?
— Когда достану.
— В том-то и проблема. Мясо и морепродукты вредны при подагре. И как долго длятся приступы?
Я посмотрел на Аль-Серраса. Тот объяснил:
— Неделю, дней десять. В промежутках мы пытаемся играть, но не подолгу.
— Вы по-прежнему играете вместе?
— Конечно! Почему бы и нет?
— Хорошо, — произнес офицер шепотом. — Хорошо, что боли у вас непостоянные. Моя бабушка спасается фруктами и овощами. Особенно полезна черешня. Свежая черешня.
— Непременно воспользуюсь вашим советом.
Немец огляделся вокруг. Пока мы разговаривали, Авива исчезла. Он, похоже, совсем забыл о ней. Расслабившись, я поднял глаза на соседние деревья и охнул: на одном из них все так и болталась картина одного из наших сюрреалистов. На ней была изображена обнаженная женщина, тесно прижатая к похожему на мужчину существу с огромными, как у оленя, глазами, когтями как у краба и щетинистыми усами.
— О боже, — вырвалось у меня.
Аль-Серрас, следивший за моим взглядом, быстро подошел ко мне и схватил меня за руки.
— Болит? Я думаю, наш друг прав. Ты должен следить за диетой. Вы только посмотрите!
Он буквально сунул мою ладонь — совершенно здоровую — под нос немцу.
— Да, сильно опухли, — сочувственно проговорил офицер. — Какая досада! Что ж, — сказал он, выпрямляясь, — это был интересный день. Могу ли я попросить вас об одном одолжении?
По сигналу Аль-Серраса Имогена сбегала в мою комнату и принесла футляр со смычком. Немец отправился к мотоциклу за камерой. Я смотрел на Аль-Серраса и с трудом подавлял желание прикончить его на месте. К вечеру каждый обитатель виллы признается, что разделял мои чувства.
Гестаповец просил, чтобы я принял наиболее выигрышную позу:
— Понимаю, что это не совсем профессионально, но мне хочется, чтобы на снимке был виден сапфир. — Он посмотрел в видоискатель. — Я ваш поклонник, но у вас в Германии есть и другие почитатели. — Он тщательно выбирал наилучший ракурс. — Этот снимок я перешлю доктору Геббельсу.
Но немцу не повезло.
— Закончилась пленка! Это судьба. Маэстро, нам нужно будет встретиться. Как можно скорее. Я не очень часто бываю в этих местах, но уверен, что разыщу вас в городе…
Он пожал нам руки и распрощался, напоследок обратившись к Аль-Серрасу:
— Позаботьтесь о его здоровье. Вы несете за него личную ответственность.
Еще не стих шум удаляющегося мотоцикла, а Аль-Серрас уже упаковывал свои вещи. Авиве он велел сделать то же самое. Он боялся не столько возвращения немца, сколько гнева обитателей виллы. Где-то хлопнула дверь. Из окна сверху раздался недовольный мужской голос. Имогена сидела на земле и плакала.
