Поведав мне все подробности встречи с немцем, Аль-Серрас воскликнул:
— Пойми же! Это было лучшее, что я мог сделать.
— Брось, что ты оправдываешься?
— Может, это твой шанс. Ты слышал, как он говорил о Геббельсе?
— Хусто, ты хоть чему-нибудь научился?
Из-за угла появился Иешуа:
— Мадемуазель Авива ждет в машине. Если вы еще не передумали ехать в Марсель.
Я встряхнулся и последовал за Аль-Серрасом к автомобилю, работавшему на холостом ходу.
— Ты говорил вчера вечером, — сказал он, — что кое о чем жалеешь.
Я коротко кивнул в знак согласия.
— Если она тебе дорога, сделай так, чтобы она как можно скорее покинула эту страну.
— Она не хочет уезжать.
— Конечно не хочет. Она хочет в Германию, искать мальчика. Я не утверждаю, что он в концлагере. Но он сто раз мог умереть от дизентерии, или тифа, или любой другой болезни. Потому-то она и не может его найти. — Он сделал резкий выдох. — Тебе лучше уйти. Мы уезжаем.
Я шагнул к автомобилю.
— Не прощайся с ней. Скоро мы снова встретимся.
Через два дня я получил корзину черешни — восхитительной красной черешни, хотя ее сезон в этих краях давно прошел. Мы сочли это признаком того, что наш посетитель имеет большие связи.
— Турецкие? — предположил Андре, сплевывая косточки.
— Кто ж его знает? — сказал я, чувствуя печаль.
Затем вернулся Фрай, усталый, но довольный успешно завершившимся делом. Все его подопечные ушли в испанские горы, по крайней мере, он их лично туда проводил. Им предстояло добраться до Лиссабона, где они уже вполне легально смогут подняться на борт корабля, отплывающего в Нью-Йорк. В последний момент Альма Верфель призналась, что в одной из ее многочисленных сумок хранятся подлинник партитуры Третьей симфонии Брукнера и наброски одного из романов мужа.
— Я рассказываю вам об этом, — говорил Фрай, когда мы сидели за ужином, празднуя его возвращение, — не для того, чтобы поощрить вас делать то же самое, а, наоборот, чтобы против этого предостеречь. Если вы располагаете ценными рукописями, пожалуйста, передайте их мне. У меня есть курьеры, с которыми их можно переправить в безопасное место. Не следует класть все яйца в одну корзину.
Никто не хотел портить Фраю настроение пересказом случившегося в его отсутствие инцидента. Но в конце концов эта тема все же всплыла в общей беседе.
— Ох уж мне этот испанский темперамент! — посетовал художник по имени Густав.
— Что вы имеете в виду? — спросил кто-то.
— Поведение Аль-Серраса. Глупое и опрометчивое. Горячая кровь.
— Среди нас есть еще один испанец, которому не свойственна ни одна из этих черт, — прервал его Фрай. — И вообще, давайте оставим этнические ярлыки на совести наших врагов.
— Маэстро Дельгадо проявил чудеса хладнокровия, — поддакнула ему незнакомая мне женщина. — А он сильно рисковал. Давайте выпьем за него.
Раздался звон бокалов.
Но Фрай не поддержал тост, а спросил:
— Как звали немца?
Никто из нас не знал его имени.
— Он точно был гестаповец? Вы уверены? Может, из другого подразделения СС?
— А, все они одинаковые! — махнула рукой Жаклин.
— Какая на нем была форма? Коричневая или черная? Какая символика на форме — значки, эмблемы? Кто-нибудь разглядел?
— Он упоминал доктора Геббельса, — сказал я. — Возможно, они лично знакомы.
— Какое все это имеет значение? — возмутилась Жаклин. — За этим столом сидят артисты и мыслители, а не шпионы. С какой стати нам обращать внимание на какие-то эмблемы?
— Зато они, — вздохнул Фрай, — на все обращают внимание. На вас в том числе.
— Мы польщены, — пробормотал Густав.
Фрай словно нехотя пояснил:
— Среди них тоже попадаются разные люди. Одни сообразительнее, другие нет. Одни общительнее, другие…
— По-моему, лучше всего держаться от них подальше. Причем от всех, — сказал Андре.
— Это невозможно, — ответил Фрай. — Завтра я обедаю с инспектором полиции, а он наверняка приведет своих коллег из гестапо. Как вы думаете, каким образом мне удается узнавать, кому они сели на хвост?
Он поднялся и пожелал нам всего доброго на неделю вперед: назавтра он возвращался в отель «Спландид».
Поздно вечером Фрай тихо постучал в дверь моей комнаты:
— Вы знаете, что я не смогу многого сделать для ваших друзей. Я буду присматривать за ними в городе, если получится. Но вы понимаете, что я не имею права слишком рисковать…
— Понимаю.
— Между прочим, для вас у меня есть предложение.
Поскольку я не собирался покидать Францию, Фрай предложил мне написать о своей жизни при Франко. Он хотел, чтобы я рассказал, с какими трудностями столкнулись испанские беженцы в оккупированной немцами Франции, и предупредил, чем грозит объединение каудильо с Гитлером. Гитлер разбомбил Гернику и помогал испанским фашистам, но пока Франко, даже присоединившись к оси, не демонстрировал горячего желания вернуть фюреру долг. Сговорившись с французскими фашистами и коллаборационистом маршалом Петеном, Гитлер был близок к установлению полного контроля над континентом. При содействии Франко он мог бы захватить Гибралтар и получить важное преимущество в борьбе с Великобританией.
Многие испанцы, особенно коммунисты, уже томились в концентрационных лагерях. Но пока нацисты не спешили разделаться с врагами Франко. Вот если бы оба диктатора нашли общий язык и Франко согласился принять серьезное участие в войне, тогда ситуация могла резко измениться. К счастью для испанцев, Франко — человек жесткий, упрямый и гордый — в душе оставался изоляционистом. Наступил сентябрь 1940 года, а каудильо и фюрер так и не организовали личную встречу, хотя всем было ясно, что она неизбежна.
— Изложите все это, — призывал меня Фрай. — И помните, что мы должны обращаться не только к сердцам, но и к умам. Мы должны быть убедительными. Не скрою: нам нужны доллары. Чем больше долларов, тем больше виз. И главное. Не забывайте, что все это — ваша личная инициатива.
— В каком смысле?
— В том смысле, — засмеялся он, — что я просто обеспечиваю вас бумагой.
С той же энергией, с какой я все последние годы десятками и сотнями сочинял письма, я принялся за книгу воспоминаний. Я вовсе не намеревался начинать с детства, просто так было проще. Я убеждал себя, что пишу для себя, для разминки, — как начинающий музыкант разучивает гаммы. Потом выкину лишнее и отберу нужное. Но вопреки этим намерениям воспоминания быстро овладели мной.
Пока я корпел над рукописью, Аль-Серрас в Марселе плел свою паутину. Не знаю, сам ли он изобрел хитроумный план или кто-то подбросил ему идею, но он очень торопился. Времени почти не оставалось. В Марселе объявили регистрацию евреев. Жандармы в алфавитном порядке вызывали к себе учителей, фармацевтов, бухгалтеров, а затем отпускали их домой, уверяя, что это «простая формальность». Авива не вписывалась ни в какие классификации: она не была француженкой, не была врагом итальянского режима, не была немкой. Она была просто известной скрипачкой еврейского происхождения, сумевшей сбежать от нацистов.
