Говорю ему, что ненавижу его всеми фибрами души за то, что он разрушил то, что у меня было с Дэшем, и он не издает ни звука. Я даже больше не знаю, был ли только он ответственен за это. Я не знаю, кого винить. Себя? Дэша? Олдермена? Рэна? Фитца? Кевина? Джейсона? Свою мать? Я могла бы закрыть глаза, бросить камень, и было бы трудно не попасть в кого-то, кто не виновен.
Но игра в вину? Все это так... бессмысленно.
Моему новому брату, к которому я все еще отношусь со здоровой долей подозрений, есть что сказать по этому поводу.
Джейми, который живет в Нью-Мексико в каком-то комплексе, жует зубочистку, говоря мне:
— Любовь делает нас всех глупыми, детка. Мы делаем самое тупое дерьмо людям, о которых заботимся. Мы лжем, жульничаем, воруем, — он смотрит в потолок, словно перебирая воспоминания, — похищаем, убиваем, проворачиваем аферы, сжигаем федеральные здания…
— Думаю, тебе лучше остановиться на этом, прежде чем еще больше себя изобличишь. — Я хватаю свою дерьмовую, ультра-комковатую больничную подушку, закрываю ею лицо, и Джейми смеется.
Он дергает подушку, конфискует ее и жестом предлагает мне сесть вперед, чтобы он смог засунуть ее мне за спину.
— Все, что я хочу сказать, это то, что Ма... — Он смеется себе под нос. — Олдермен сделал то, что считал лучшим для тебя. Как и твой маленький британский парень. — Он поднимает брови, заставляя меня замолчать взглядом, прежде чем я успеваю прервать его. — Ты сделала то, что считала лучшим. Никто из вас не хотел никому навредить. Все пошло наперекосяк, но ваши намерения были хорошими. Теперь возникает вопрос: как пройти мимо этого? Ты этого хочешь? Ты простишь или будешь держаться за обиду до конца вечности, страдая и чувствуя себя дерьмово, потому что…
— Хорошо, хорошо. Ты высказал свою точку зрения, — стону я.
Его глаза совсем не похожи на мои. Они поразительные, очень синие, как кусочки льда. Хотя форма его лица немного похожа на мою. И это странно, но мы одинаково морщим носы, когда думаем. Также обнаружила, что, как и я, Джейми действительно хорош в математике. Очень хорош. Лучше, чем я когда-либо буду. Его мозг — молниеносный компьютер, обрабатывающий самые сложные проблемы и решающий их без остановки. По его словам, проблема, с которой я столкнулась, не требует аналитического ума.
— Все очень просто. Ты упрямишься. И я могу это сказать, потому что теперь мы семья, — говорит он, сцепляя пальцы за головой.
У него полно татуировок. И шрамов тоже полно. Уверена, что у моего нового сводного брата есть истории, но я все еще слишком застенчива рядом с ним, чтобы попросить рассказать о них. Однако Джейми не стесняется.
— Как только возьмешь себя в руки и окончишь ту тюрьму на горе, ты останешься со мной на некоторое время, — говорит он. — Я расскажу тебе о нашем дорогом папочке. Но на данный момент, если вкратце: наш отец не очень хороший чувак.
Я уже знаю это. Он жил в Гроув-Хилле, черт возьми. Всю мою жизнь он жил в семи милях и ни разу не пришел проверить мою мать. Он даже ни разу не связался с ней, чтобы узнать, мальчик я или девочка. Мне он неинтересен. Но Джейми? Мне кажется, Джейми мне нравится. Я поеду и останусь с ним на некоторое время, как только закончу учебу. Другая часть? Та часть, где я должна взять себя в руки? Не уверена, насколько это возможно.
Мне все еще придется видеть Дэша каждый день. До окончания школы еще несколько месяцев. У меня есть весенние каникулы, чтобы привыкнуть к мысли, что я снова буду рядом с ним, буду сидеть напротив него на английском, но все это будет нелегко.
Элоди навещает меня каждый день. Она мне этого не говорит, но я знаю, что Дэш приходит с ней. Это его почерк я вижу на стикерах, прикрепленных к домашним заданиям, которые подруга приносит для меня. Домашние задания тех занятий, которые я делю с ним.
Джейми улетает обратно в Нью-Мексико. Олдермен, настоящее имя которого, как я узнала, Майкл, возвращается в Сиэтл. Я все еще не разговариваю с ним, но обещаю Джейми, что позвоню ему в конце концов, когда буду меньше злиться. Как будто это когда-нибудь случится.
Наконец, через две недели после той ночи, когда я чуть не истекла кровью и не умерла, наступает день, когда я возвращаюсь в академию. Меня так тошнит от больничной еды, от четырех стен, смыкающихся вокруг меня, и от однообразия жизни, запертой в постели, что нетерпеливо ожидаю, когда появится Элоди и отвезет меня в Вульф-Холл. Я в равной степени испытываю тревогу и волнение, когда вижу, как машина въезжает на больничную стоянку. У Элоди все еще нет своей машины, поэтому она пообещала привезти мой «Файрберд».
Синди, одна из моих любимых медсестер, которая бесстыдно флиртовала с Джейми, когда он был здесь, помогает мне перетащить мои сумки в багажник.
— Итак. Помнишь, о чем мы говорили? Никакого бега. Никаких резких подъемов. Никаких изгибов. Никаких вращений…
— Не смеяться. Не дышать. Не веселиться.
— Ладно, зануда. — Она открывает багажник и кладет мои сумки внутрь. — Я говорю серьезно. Если не хочешь вернуться сюда с внутренним кровотечением...
Хлопает дверца со стороны водителя, Элоди выходит из машины, чтобы помочь. Но она опоздала. Синди позаботилась обо всем и захлопывает багажник…
...только это не Элоди, а Рэн Джейкоби.
Он ухмыляется, и из моего горла вырывается крик.
— Нет. Нет, ни за что. Ни в коем случае!
Рэн вздыхает.
— Остынь, Мендоса. Я пришел заключить мир.
— Ты не его ожидала увидеть? — интересуется Синди.
Я рассказала ей все о Фитце, о нападении и о многом другом, что происходило в Вульф-Холле. Она смотрела каждый репортаж об аресте Фитца на местных новостных станциях. И теперь женщина смотрит на Рэна с нескрываемым подозрением.
— У Элоди возникли неотложные дела, — говорит Рэн, игнорируя Синди. —
