Я проплакала почти всю дорогу до дома Пенни. Слезы ручьем текли у меня по лицу, и вскоре я перестала скрывать их, хотя мне и удалось не хлюпать носом слишком громко. Я села на заднее сиденье, чтобы побыть с Сесилом, как я объяснила Пенни, и она не стала возражать. Сесил прижался ко мне, и мне приходилось все время отворачиваться, чтобы слезы не капали на него. Но чувствовать его у себя под боком было приятно, несмотря на гипс, все еще украшавший его руку. У меня появилось чувство, что есть кто-то – маленький, теплый и настоящий, – кто не даст мне раствориться в небытии. Мы ехали по тем же улочкам и дорогам, по которым я ездила с Тео. Над головой у нас пронзительно кричали стрижи, в воздухе чувствовалась прохлада, чего давно уже не случалось, и горьковатый дым сожженной соломы.
Сюзанна ждала нас, стоя в дверях дома Пенни, и не успела машина остановиться, как Сесил выскочил наружу и побежал к ней. Внезапно на меня навалилась невероятная усталость. Казалось, все тело у меня болит и ноет.
Мы оставили Сесила с Сюзанной. Он смеялся и с гордостью демонстрировал ей свой гипс. «А я и не знала, что он умеет смеяться», – подумала я, чувствуя, что на глаза снова наворачиваются слезы. Пенни проводила меня наверх, в свободную комнату.
– Криспин приедет немного погодя. Почему бы тебе не принять душ и не прилечь? Прошлой ночью тебе пришлось поспать совсем мало, к тому же ты пережила ужасный стресс.
Я кивнула и отстраненно подумала: «Интересно, знает она обо мне и Тео?» Но я слишком устала, чтобы ломать голову над тем, имеет ли это какое-то значение, и, когда она показала мне, где находится ванная, и спустилась вниз, я задернула занавески, разделась и залезла под одеяло. Оно было лоскутным, вроде тех, что используют на континенте, и оно окутало меня, как облако. Из бесконечной скорби я мгновенно провалилась в глубокий сон, и мне снился Тео.
Когда я проснулась, было уже поздно. Я определила это по тому, что сквозь занавески не пробивались лучики света. Я откинула одеяло, и ко мне сразу же вернулась боль, которая лежала, свернувшись, как змея, в моей груди. Она показалась мне привычной, как если бы уже нашла подходящее место для себя. «Вот так оно теперь и будет, – сказала я себе. – Всегда».
Послышался негромкий стук в дверь – как раз такой, который не разбудил бы меня, если бы я еще спала. Вошла Сюзанна, держа в руках мою аккуратно сложенную стопочкой одежду, а за ней Сесил с подносом в своих полутора руках – из-за гипса. На подносе стояли чайник и чашка, и он умудрился пролить совсем немного на тарелочку с печеньем.
– Мама передает, что на ужин к нам приехал Криспин, – заметила Сюзанна. – И если ты, когда будешь готова, захочешь сойти вниз, чтобы присоединиться к нам, то это будет замечательно. Мы ужинаем в девять. И еще мама выстирала твою одежду, правда, высохла не вся.
Когда они ушли, я отправилась в ванную, быстренько приняла душ и вымыла голову, а вернувшись назад, торопливо выпила чай. На тумбочке у кровати лежали глянцевые журналы и книги, на туалетном столике в китайской вазочке обнаружились ватные палочки. Чай был горячим, он обжег мне внутренности и заставил окончательно проснуться. Я уловила цветочный аромат нагретого солнцем подоконника, ощутила тяжеловесную бархатистость полотенец, обнимавших мое обнаженное тело, хрустящую чистоту выстиранной и выглаженной одежды. Когда я распахнула дверь своей спальни, снизу донесся слабый голос диктора – по радио передавали последние известия. Среди прочих промелькнуло сообщение и о том, что часы Биг-Бена вновь пошли после кратковременной остановки. «Интересно, что нужно было сделать, чтобы запустить часы такого размера?» – мимоходом подумала я.
Криспин сидел в патио, в котором синий вечер смешивался с желтым светом, падавшим из окна гостиной. Он увидел, что я неуверенно остановилась у двери, и одним гибким движением поднялся со стула.
– Анна, дорогая моя! Как я рад вас видеть! Надеюсь, вы хорошо отдохнули. Приношу вам свои соболезнования. Очень жаль, что с вашей бабушкой случилось несчастье. – Он подошел ближе и взял меня за руки, а потом расцеловал в обе щеки. – Пенни заканчивает последние приготовления к ужину, Сюзанна ей помогает, так что спускайтесь на террасу и позвольте предложить вам что-нибудь выпить.
«На этот раз вино нравится мне по-настоящему», – решила я, пока мы неторопливо потягивали его, разговаривая о погоде и галерее. Но я чувствовала, что Криспин всячески избегает упоминания Тео. Вдруг он потянулся за портфелем, который стоял рядом с его стулом.
– Я подумал, что, быть может, вы захотите взять это с собой, – сказал он. – Я нашел это на распродаже в Ипсвиче. Она не является частью архива Керси, и я хотел бы подарить ее вам.
Это была шкатулка, похожая на те, в которых лежат на витринах шикарные ожерелья, только эта была старой и потертой.
– Откройте ее, – попросил он.
Защелка открылась с трудом. Я откинула крышку, и внутри оказалась фотография Холла. Я поняла, что снимок очень старый, потому что Холл выглядел новым и чистым, но фотография отнюдь не была потускневшей и выцветшей, как можно было ожидать. Во-первых, это было стекло, а не бумага, и каждая дымовая труба, и лист, и стебелек травы были видны четко, словно вырезанные гравировальной иглой. Во-вторых, чтобы разглядеть все детали, стекло приходилось наклонять, и тогда по нему начинали гулять световые блики, особенно заметные на фоне черного бархата. Стало видно заходящее солнце, лучи которого отражались от окон и пробивались сквозь листву. Входная дверь была приоткрыта, внутри царила манящая прохлада, и в полутьме неясно виднелась женская фигура. У нее были темные волосы и длинное платье со светлой юбкой.
– Тот, кто создал это произведение, наверняка был мастером своего дела. Изготовление дагерротипов всегда было очень сложным и трудоемким процессом. – Криспин подался вперед и коснулся моей руки. – Взгляните на карточку.
В шелковом кармашке под крышкой притаилась небольшая карточка, отпечатанная на плотной бумаге кремового цвета. Почерк был мне незнаком: буквы были толстенькими, летящими и крупнее тех, что выходили из-под руки Стивена.
Идоя Джоселин, урожденная Идоя Маура, Керси, 1841 год. Я в недоумении уставилась на карточку, пытаясь сообразить, что же именно держу в руках. Он улыбнулся мне.
– Честно говоря, это Тео посоветовал отдать шкатулку вам. Он сказал, что ваше второе имя – Джоселин.
– Так оно и есть, – пробормотала я, и в ушах у меня зашумело. – А Идоя упоминается в письмах Стивена. Должно быть, она моя… Я никогда особенно не интересовалась своими родственниками. Но Тео, наверное…
