руку.
— Угу, — убирает тонкий локон, ветром выброшенный на её высокий лоб.
— Зачем тебе… — пытаюсь что-то там начать.
Но!
— Юрьев, чёрт возьми, не начинай, — заводится почти с пол-оборота. — Я не буду ничего объяснять. Прекращай настаивать.
— Мне не будешь объяснять?
По-видимому, я недостоин колких фраз.
— Причем тут ты?
— Кому не будешь объяснять? — перехватываю удобнее, обняв за талию, спрятанную под бесформенным пальто, притягиваю к себе, располагая тело Лёльки на себе. — Не брыкайся, солнышко, — стреноживаю чётко.
— Я хочу посмотреть ей в глаза. Ромка, правда, не смей меня пытать. Ты опоздал изрядно с воспитанием. Не превращайся в беспокойную Марго. Мне не нужен поводырь по жизни.
А муж? Муж, в моем лице, конечно, Лёльке нужен?
— Зачем?
К чему? И для чего? Теперь я… Маргарита?
— Мне надо.
— Очередное задание от мозгоправа?
— Нет.
— Полагаешь, не пойму?
— Рома, это личное.
Личное?
— Она завидовала мне.
Пиздец! Какие форменные глупости!
— То ли ревновала к тебе, то ли от природы недалёкая, хотя, ты знаешь, я не замечала за ней до нашей встречи каких-либо мерзких отклонений. Всё началось в день нашей свадьбы…
Я этого не знал. Жена со мною слишком личным не делилась. Сейчас прислушиваюсь ко всем словам, запоминаю интонации, с которыми она их произносит, отмечаю небольшую эмоциональность голоса, смотрю в её глаза, которые моментально наполняются мерзкой влагой, смачивающей розовую слизистую.
— А если она была влюблена в тебя, Юрьев?
Не помню, чтобы давал какой-то повод для возможных близких отношений.
— Она встречалась с Ростовым, — поэтому уверенно отвечаю. — С тобой я познакомился в день выпуска, а с ними не гулял. Где двое, там третий однозначно лишний. Никогда не вмешивался и не приставал. Ты на голубом глазу буровишь?
— Ром?
— Да?
— Ты с ней спал? Целовался? Что-то обещал? — глядя исподлобья, задает вопросы.
— Нет, — исчерпывающе и довольно грубо отвечаю. — Ты ведь в курсе.
— Ничего не пойму, — Лёлька тяжело вздыхает.
Не стоит, по всей видимости, на таком зацикливаться. Её лучшая подруга оказалась сволочью, не сумевшей обуздать свои желания, умерить пыл, удовлетворив имперские амбиции.
— Наркотики всему виной и бешеная тяга к лёгкой жизни.
— Андрей, — всхлипнув, смахивает слезы, — обижен на меня?
Не помню, чтоб она пила. Жена определенно лепит поразительную глупость.
— Он счастлив, что смог избежать незавидной участи. Обид нет. Уверен, что Андрюха готов тебя обнять и произнести слова душевной благодарности. У него здоровая семья, Лёлик. Три девочки, конечно, вместе с Таей, у которой в гигантском животе, если ультразвук не врёт, бултыхается крепенький мальчишка. Кстати, Матроскин будет передарен.
— Что-о-о?
Итить, какое изумление подвалило!
— Я так решил. Фрол не получит сильного потомка Пашки. В следующий раз, возможно, повезёт, — в кулак придурочно хихикаю.
— Это непорядочно.
Если честно, совершенно не щекочет. На этикет плевать, когда имеем дело с Сашкой.
— Девчонки просят, — тронув поцелуем женский лоб, замираю на одну минуту. — Оль?
— Господи, что мы писюше скажем? — стрекочет, обдувая теплым воздухом мне шею. — Пообещали и не выполнили. Очень по-товарищески. Хотя…
— Слышишь? — тормошу её за плечи.
— Да.
— А что с разводом? Ты не передумала?
Скажи мне «да» и заживём, как прежде.
— С чего бы, Юрьев? — впиваюсь пальцами в поднятый воротник её пальто. — Без изменений, — ядовитую ухмылку добавляет. — Всё остается в силе…
То же время, непростое послезавтра
«На месте» — негромкий женский голос раздаётся с той стороны широкой металлической двери, в верхней части которой расположена угрюмая решётка с толстыми, почти титановыми прутьями, сейчас наглухо закрытая покосившейся ставней из того же материала, что и полотно просторного прохода. — «Лицом к стене» — направляет конвоируемого спокойное контральто. — «Смотрим прямо, не дёргаемся. Продолжаем движение. Не оборачиваемся!» — как глупую, ленивую скотину подгоняет жёсткий надзиратель в мышиной старомодной юбке, чей нижний, отстроченный, как под линейку, край находится чуть ниже сморщенных колен, оплывших мерзким жиром.
Интересно, это та же женщина? Та, что ювелирно — не иначе! — обыскала меня, а после пропустила через несколько металлорамок и провела сюда?
«Стоп! Лицом к стене» — гавкает заученно инспектор и, видимо, перебирает связку с ключами от замков бесчисленных тюремных помещений.
Дверь с металлическим лязгом хрюкает, затем с визгливым скрипом отворяется, убирая ещё одну преграду перед той, кто, основательно прихрамывая, слегка пошатываясь и жалобно посапывая, заходит внутрь и располагается ко мне спиной.
— Лицом к стене! — отдает уже знакомую команду надзирательница.
Что нужно делать? Я должна финансово отблагодарить её? Наверное, спросить о выделенном времени? Оговорить возможные вопросы? Или…
— У вас есть полтора часа и ни секундой больше, — вступает первой эта женщина. — Если устанете или досрочно захотите прекратить общение, то необходимо вызвать охрану.
— Как это сделать? — забившись в дальний угол и огородив себя тяжёлым стулом, двумя руками обнимаю плечи, растирая, сжимая-разжимая мышцы.
— Просто позовите: крикните или постучите. Я буду находиться за дверью.
Мне слышится, или заключенная что-то произносит, язвит под нос и еле слышно прыскает? Она хихикает? Ей весело, ей радостно? Стефании смешно? Она, похоже, издевается? Ну что ж, пусть стерва радуется, пока я разрешаю.
— В чём дело, Марусова? Закрыла рот и низко опустила голову, — наклонившись назад, надзирательница заглядывает в скрытое пока что от меня лицо. — Не зли меня, кобыла. В карцер захотела?
Боже мой, как грубо, но в то же время доходчиво и авторитетно. По крайней мере, доставленная на свидание моментально замолкает, прикусив язык.
— Обниматься нельзя, держаться за руки — запрещено правилами, — снова обращается ко мне. — Расстояние между вами — этот стол. Вы находитесь вот здесь, а она сидит напротив, слушает внимательно, не поднимая головы. Ясно?
— Да.
— Марусова, что скажешь?
— Да, — бухтит под нос и ниже опускает голову, утыкаясь подбородком в основание шеи, — вопросов нет.
— Заключенная, смотрим прямо, проходим и садимся.
Слежу за тем, как сгорбленная женская фигура поворачивается и направляется к стене, возле которой стоит поскрипывающий стул, расшатанный беспощадным временем и опустившийся от старости.
— Наслаждайтесь встречей, — не скрывая в голосе усмешку, шипит тюремщица, шагая задом наперёд, переступая через выпирающий порог.
«Лучшая подруга» сильно изменилась. Я замечаю всё. Она поправилась, увеличилась со всех сторон, подросла в объёмах, утратив лёгкость. Обабилась, как будто постарела. Переродилась, что ли? Изуродовалась, стала гаже, растеряв симпатию. Приобрела черты колхозной тётки, у которой пятидесятый растоптанный размер стопы и скрюченные артритом суставы на разбитых от тяжёлого труда запястьях. Грудь при движениях раскачивается, а задница виляет, гуляя рыхлым жиром.
— Привет, — откинувшись на спинку стула, произносит глухо и надтреснуто. — Спасибо, что приехала, подруга.
— Ты не будешь прощена, Стефа, — прикрыв глаза, брезгливо
