глаза, цежу. — Ты боялся?
— Нет, — прикрыв глаза, хрипит.
— Ты этого хотел?
— Нет.
Врёт. Специально говорит неправду. Казаться хочет лучше, чем он есть.
— Это вышло случайно, — внезапно насыпает откровения. — Я вошёл и наткнулся на двух уродов, смакующих подробности того, что сделали с тобой. Я замер у входа, следил за ними, молча слушал, а потом накинулся на того, который находился ближе к двери. Одного удара для холодной оказалось более, чем достаточно. Второй тут же растерял былую храбрость и стал жаться жопой в стыки клетки. Я бил его ногами, а потом, став на колени и обхватив опухшую от моих ударов тыкву, приложил затылком о напольную кафельную плитку…
— Рома, хватит, — пищу, вгрызаясь в собственные кулаки. — У меня ни черта не получилось. Слабачка!
— Я не хотел, солнышко. За одну секунду обезумел и утратил полностью контроль, а видишь, что по факту вышло. Ты…
Похоже, до него наконец-таки доходит смысл того, про что завуалированно с ним говорю уже на протяжении двух-трёх недель…
Сначала я хотела с ней поговорить. Считала, что Марусову посетило внезапное раскаяние, например, или строгий режим смог перевоспитать «непослушную девчонку», устранить засор в мозгах и опустить зазнавшуюся на грешную землю.
Потом я посчитала, что смогу дать ей то, о чем она просила. Два года — жалкая одна шестая от общей причитающейся по закону суммы. В сущности пустяк. Для меня, но не для той, кто, как оказалось, мечтает тайно завести семью и стать полноценным членом общества, обретя мужа и родив детей.
В какой момент всё изменилось? Когда произошел этот сдвиг? Когда я захотела ощутить вкус крови у себя на языке? Когда?
Меня тошнит. Если не выберусь наружу, то натворю непоправимое.
— Оль! — Юрьев вскрикивает и быстро выбирается наружу.
Пулей обминает нос машины, подлетает к задней двери и, распахнув её, одной рукой обхватывает меня и практически выносит на себе. Волочет, как тушу, подыскивая подходящее место для желудочного преступления.
— Юр…ьев, — скулю, как испускающее дух животное, — от… пус… ти… — руками сдерживаю рвоту, давлюсь блевотиной и безобразно бекаю. — М-м-м, — стремительно сгибаюсь пополам, выплёскивая на землю небогатое по составу содержимое. — Ч-ч-ч-чёрт! — сплёвываю желчь, заикаюсь и смеюсь. — К-к-к-ак вовремя, — успеваю высказаться, но тут же вынужденно наклоняюсь. — Бе-э!
— Твою мать! Да что с тобой? — он гладит мою спину, придерживая за живот. — Что ты ела? Когда ты всё успеваешь? Оля-я-я! — кричит в мою сокращающуюся от рвотных спазмов спину.
Сказать? Пора? Так вот какой он подходящий для подобного момент!
— Я беременна, Юрьев, — повожу плечами в попытках сбросить его руку. — Всё нормально. Ром, ты услышал? Понял?
По всей видимости…
НЕТ!
То же время, несколько недель спустя
Время сильно нас друг к другу привязало. Потрепало, но всё равно облагородило. Без жены я больше не умею. Не выдерживаю. Ресурс растрачен, возраст, видимо, берёт свое, и годы безвозвратно улетают. Я не живу, а проживаю. Считаю сутки, обрывая календарь, комкая папиросный лист. Бесполезно вентилирую легкие, прогоняя вхолостую через сложную систему свежий воздух. Не вывожу, на элементарном спотыкаюсь. Глохну, кашляю, клюю, а на нейтралке к нулевой отметке подбираюсь. Качусь и скатываюсь. Торможу, когда нос к носу с трудностями сталкиваюсь. Сложности любого уровня наотмашь лупят по щекам, сбивают с ног, вынуждая перед ними на коленях ползать. Нужно пресмыкаться, чтобы состояться. Я слаб, поэтому обычно унижаюсь. Конечно, падаю, как подкошенный, затем растягиваюсь во весь немалый рост, в отчаянии скребу ногтями, вырываю с корнем сорную траву, поднатужившись, кряхчу, чахоточно покашливаю, а после неизменно собираюсь, но как, блядь, ни стараюсь, не могу с земли подняться…
Что может быть хуже, чем томительное ожидание? Когда больше ничего не остается, как просиживать штаны, до блеска полируя ткань на брюках, ёрзая ягодицами по худому дерматину, устраивать художественный беспорядок в волосах, запуская в собственную шевелюру скрюченные пальцы, издалека напоминающие когти огромной хищной птицы, но в глубине души надеяться на чудо:
«А вдруг? А что? А если? Возможно, все наконец-то встанет на свои места, наступит счастье, будет просто, но гораздо лучше».
Как угодно, но только бы не хуже!
Кто сказал, что от ожидания можно смертельно устать? Неважно. Этот кто-то однозначно прав — я чересчур устал. Что держит, почему я здесь, на что надеюсь, к чему взываю, пытая высший разум и заклиная собственные силы?
Ждать и догонять — два худших состояния в нашей жизни. Не расплескать бы в процессе ожидания чувство меры. Чем больше, дольше ждешь, тем крепче уверенность, что ждешь не там, где надо, к тому же, не того. Не ту! Не ту, конечно.
Друг без друга мы уже не можем. Поодиночке мы никто и порознь ни черта не получается. А вместе быть — смертельно и опасно. Отравляюще. Ядовито! Так и не приручил жену, не смог собой околдовать и не влюбил, зато измучил и почти убил.
— Юрьевы! — дородная чинуша, работница ЗАГСа с короткой, под мальчишку, стрижкой, ещё раз вызывает нас. — Пришла? — конкретно обращается ко мне, оперевшись крепеньким плечом о дверной проём. — Время, мужчина, — стучит ногтем по панцирю подмигивающих системным сообщением смарт-часов. — Очередь не будет ждать.
«Нет, не пришла» — не отвечая вслух, лишь отрицательно мотаю головой.
— Как вы надоели, молодые люди, — теперь пришел её черёд покачивать головой. — Чего вам не живётся, как всем нормальным парам?
Ей не понять.
«Нас поломали, тётя» — таращусь на неё ослом, поджимаю плечи и глупо скалюсь.
— Каждый год одно и то же. Э-э-х. Звоните. Ищите. Вызывайте. Учить, что ли? — кивком показывает на мобильный телефон, который я прокручиваю в руках, придавливая пальцами иссиня-чёрный сенсорный экран. — Ведете себя, как малые дети. То жена на месте, а его здесь нет, то наконец-то муж явился, а она гуляет где-то. В следующий раз вам просто-напросто откажут в подаче и приёме заявления. Мы устали женить и разводить больных на голову людей. К тому же, намечается справедливый иск. Я гарантирую. Будем жаловаться на подобные действия. Заодно организуем прецедент. Чтобы таким вот неповадно было.
Нахлобучивать страну, суетиться, прыгая между одиночеством и матримониальным «смыслом» жизни? Похоже, тётя мягко намекает на грубое неуважение и безразличие по отношению к государственной машине? Ну и пусть.
— Она придёт, — разглядывая бабу исподлобья, под нос себе бухчу.
— Когда?
На это, к сожалению, нет ответа.
Жена придёт. Придёт! В последнем я на все сто уверен. По крайней мере, к тому, что происходит здесь, сейчас, в реальном времени, вчера как будто не было намеков и открытых
