— Надя, послушай… — голос Леонида сорвался. — Если в тебе осталась хоть искорка человечности, ты должна меня понять…
— Я ничего тебе не должна, — обрубила она.
— Надя, мне никто не нужен, кроме тебя, можешь ты это понять или нет?! Я ломал себя и завязывал в узел долгих пятнадцать лет…
— Прекрасное занятие, следующие пятнадцать можешь заняться тем же.
— Роднее тебя у меня никого нет!
— Тополь, очнись и прекрати нести бред! Мы с тобой абсолютно чужие люди, и нас ничего не объединяет, кроме ребёнка, которого ты не знаешь даже в лицо.
— Но он есть, — цепляясь за соломинку, жалко улыбнулся Леонид.
— Кроме него, у тебя есть ещё двое, — Надежда с беспокойством скользнула взглядом по наручным часам. — Если тебе необходимо на кого-то изливать свою отцовскую заботу, ступай к ним, а нас с Семёном оставь в покое. Моему сыну уже семнадцать, и он не нуждается в опеке.
— Нашему сыну, Надя.
— Ты потерял на него всякие права в тот момент, когда бросил мне под ноги копеечную милостыню.
— Если бы ты знала, как я сожалею о своём поступке! Сколько раз я вспоминал этот день, и каждый раз моя душа обливалась кровью…
— Меня нисколько не интересуют метания твоей бессмертной души, — холодно сказала Надежда. — Уходи, Тополь.
— Мне бы хотелось увидеться со своим сыном.
— А его ты спросил? Он тебя захочет видеть?
— Он уже взрослый, он должен понять, что жизнь…
— Да никто тебе в этом доме ничего не должен! — повысила голос Надежда и тут же замерла, потому что в двери, за спиной Леонида, раздался звук поворачиваемого в замке ключа.
— Что за шум, а драки нету? — улыбаясь, Семён шагнул в прихожую и увидел, что посреди неё стоит какой-то незнакомый мужчина в плаще. — Ой, извините, я вас не видел. Здравствуйте. Мамуль, я задержался, у нас были дополнительные по физике, ничего?
— Так ты и есть Семён? — мужчина в плаще с восхищением посмотрел на высокого красивого мальчика с синими, как весеннее небо, глазами.
— Тополь Семён Леонидович, приятно познакомиться, — приветливо улыбнувшись, он протянул незнакомцу руку.
— Взаимно, — ладонь мужчины в плаще коснулась руки парня, и неожиданно Семён почувствовал, как она дрогнула. — Тополь. Тополь Леонид Семёнович.
— Так мы родственники? — заметив краем глаза, как побледнело лицо матери, Семён отступил на шаг и ощупал взглядом невзрачную фигуру в плаще.
— Сёма… — руки Надежды задрожали, и она была вынуждена прижать их к себе. Собираясь с духом, она набрала побольше воздуха в грудь и вскинула на сына испуганные глаза: — Семён, ты должен знать, этот мужчина — не просто твой родственник, он… твой отец, — голос не слушался, и последнее слово Надежда произнесла с надрывом.
— Папа? Вот так сюрприз! — словно собираясь заключить вновь обретённого родителя в объятия, Семён широко раскинул руки в стороны. — Сколько лет, сколько зим! Мама, а что ж ты держишь такого дорогого гостя в коридоре?
— Ты предлагаешь посадить его в красный угол, под иконы? — не зная, как расценивать слова сына, Надежда невольно напряглась.
— Ну насчёт красного угла, это ты погорячилась, а за стол пригласить бы не мешало, — Семён снова улыбнулся и заглянул на кухню. — О, да нам особенно и стол собирать не придётся. У нас тётя Инна была, да? Мамуль, может, ты достанешь из шкафчика чистые фужеры, всё-таки как-никак у нас в доме гость, а мы с папой пока посидим, поговорим. За пятнадцать-то лет нам есть о чём поговорить, правда, папа?
— Да я… — Тополь нерешительно затоптался на месте. — Может, в следующий раз?
— Если принять в расчёт регулярность, с которой ты посещаешь наш дом, то в следующий раз мне будет уже тридцать два, — хохотнул Семён. — Да ты не стой, раздевайся, когда ещё посидим за одним столом.
— Ты уверен, что поступаешь правильно? — в лице Надежды не осталось ни кровинки. — Сынок, это застолье никому не нужно. Пусть он идёт, откуда пришёл. У него своя жизнь, у нас с тобой — своя, и ни к чему все эти посиделки. — Сердце Надежды колотилось так, что за его стуком она почти не слышала собственного голоса. — Пятнадцать лет он как-то обходился без нас, пусть обходится и дальше. У него есть другие дети, вот пускай их и воспитывает как хочет, а мы с тобой в его заботе не нуждаемся.
— Что ты такое говоришь, мама? Разве Леонид Семёнович нам чужой? — синие глаза Семёна удивлённо распахнулись. — Сегодня такой праздник, в кои-то веки вся семья собралась вместе, а тебе жаль бутылки шампанского.
— Ничего мне не жаль, делай как знаешь.
Решив не продолжать дебаты, Надежда развернулась и пошла на кухню, оставив мужчин одних. К затее сына её душа не лежала, но оспаривать решение Семёна она не стала по нескольким причинам. Во-первых, пререкаться с сыном в присутствии постороннего, и ведь не просто постороннего, а ненавистного Лёньки, ей не хотелось абсолютно. Во-вторых, несмотря на свои семнадцать, Семён никогда не поступал опрометчиво, и, если на чём-то настаивал, значит, у него имелись на то веские основания. Что он задумал, пока неясно, но в том, что у сына была какая-то причина оказаться за одним столом с папочкой, Надежда поняла и без каких-либо дополнительных объяснений с его стороны.
На столе действительно стояло недопитое шампанское, оставшееся после прихода Инки. Второпях Надежда не успела убраться до возвращения Семёна. Бутылка была початая, ставить её на стол перед чужим человеком казалось неудобным, и, поплотнее прикрыв пробкой горлышко, она решила достать из холодильника другую. Под Восьмое марта Надежде подарили их никак не меньше дюжины, видимо, полагая, что подобный знак внимания главному бухгалтеру фирмы когда-нибудь зачтётся в актив. Кроме Международного женского дня и Инкиного дня рождения, за последний месяц никаких праздников не было, так что половине бутылок из подаренной дюжины удалось выжить.
Ставя на стол шампанское и коробку с шоколадными конфетами, Надежда нахмурилась и почувствовала, как у неё под ложечкой томительно засосало. Сидеть за одним столом с Тополем после всего того, что между ними произошло, было не только противно, но и оскорбительно. Да, пускай уже прошло целых пятнадцать лет, но нанесённая ей обида оказалась настолько жгучей и страшной, что не забылась до сих пор.
Наверное, носить в себе столько лет режущую боль неправильно, но каждый раз, вспоминая о том дне, когда Тополь швырнул ей под ноги пригоршню мелочи, Надежда холодела, и внутри неё всё кричало от унижения и стыда. Закрывая глаза, она видела на подтаявшем снегу круглые жёлтые монеты, и к её горлу поднималась мерзкая тошнота. Зарождаясь где-то в затылке, тяжёлая пульсирующая волна боли, словно окатывая её сверху, стекала к занемевшим плечам и, разливаясь по всему телу, заставляла дрожать каждую клеточку…
