— Вы говорили о бычьей моче?
Фрида грубо захохотала и закрыла глаза.
— А почему бы нам о ней не говорить?
— Сколько ему было лет?
— Трудно сказать… Во всяком случае, это был опытный Ковбой, который не боялся выставить себя в глупом виде. В постели он не спешил. Ничего странного, что молоденькие девушки предпочитают мужчин, которые старше их родителей. Ведь многие из них отчаянно нуждаются в настоящих отцах, к тому же, чем старше мужчина, тем выше у него положение и больше денег. Так было и с этим Ковбоем. Он написал книги, о которых я никогда не слышала, но которые хорошо продавались. Даже по американским меркам. Он не хвастался этим, просто сказал и все. Потом мы сидели в кровати и пили пиво. Он похвалил мою форму. На настоящем техасском диалекте. У меня создалось впечатление, что он видит во мне скорее лошадь, чем женщину. Это больше возбуждало, чем оскорбляло. Ведь я пришла к нему не затем, чтобы продемонстрировать свои мозги. Говорят, будто мужчина не в состоянии запомнить ни одно соитие. Но если мне суждено запомнить хотя бы одно, то это подходит как нельзя лучше.
Ковбой показал мне также и Центральный Парк. Пока Франк сидел на своей последней встрече. На деревьях только-только появились первые листья, и это настроило меня на возвышенный лад. Горе и смерть. Между ними стояли эти деревья, покрытые розовыми цветами, названия которых я никак не могла запомнить. Температура была больше двадцати градусов, и небо по-прежнему оставалось американской мечтой. Он повел меня в Гарлем и угостил ланчем в странном западно-африканском ресторане. Официанты, по-видимому, одно семейство, говорили по-французски и плохо понимали английский. Пива у них не было, но молоденькая девушка вызвалась купить его — в магазине через улицу. Свое предложение она прошептала тихо-тихо. Я подумала, что это от робости, но оказалось, в углу на циновке лежал ее отец, который не должен был этого слышать. Когда она вернулась, пряча пиво под мышкой, отец неожиданно оторвал от циновки свою тощую задницу. Он вскочил и принялся ругательски ругать дочь. Видно, здесь было недалеко от мольбы до наказания. Дочь, как положено, поплакала, но вообще отнеслась к этому спокойно.
Ковбой объяснил мне, что тут не подают алкоголя по религиозным соображениям. Еда была ужасная. Серые вареные ножки неизвестного животного. И рис, который, судя по его виду, пролежал всю зиму. Я почти не ела. Но Ковбой был в восторге. Тебе с твоей манией чистоты стоило бы взглянуть на их уборную! В стакане, затянутом полугодовой пленкой, образовавшейся от слюны и пасты, стояла зубная щетка, утратившая половину своей щетины. Она чем-то напомнила мне косичку Ковбоя. Все это вызвало у меня тошноту и в то же время восхищение, — закончила Фрида.
В мае и июне я Франка почти не видела. У него было много дел, связанных с ярмаркой антиквариата, в которой он собирался участвовать. Но мой телефон пищал постоянно.
— Санне! Ты по мне соскучилась?
— Конечно, — отвечала я, по правде сказать, исключительно из чувства долга.
Я внушила себе, что должна оценивать наши отношения, исходя из его и моей потребности в нежности. Я часто пользовалась этим словом, посмотрев фильм «Время для нежности». Пользовалась как ребенок, который повторяет новые слова, не совсем понимая их смысл. Я обнаружила, что многие пользуются этим словом, когда речь заходит о серьезных отношениях.
Однажды я под видом покупательницы зашла в антикварный магазин Франка. Мне просто захотелось его увидеть. Там я услышала, как одна покупательница говорила ему:
— Я испытываю такую нежность к моим маленьким мейсенским статуэткам. Вы меня понимаете?
— Очень хорошо понимаю, — галантно ответил Франк, заворачивая фигурку пастуха в несколько слоев шелковистой бумаги, при этом он незаметно бросил на меня предупреждающий взгляд.
Когда она ушла, он запер магазин и дал мне то, за чем я, по его мнению, явилась.
В Дворцовом парке благоухала отмеренное ей время сирень. Потом она отцвела. Я весь июнь следила за усердием и нерадивостью работников парка. Способность уток ходить строем вокруг пруда в парке стала вроде приметы для меланхолии одиноких дам.
Все будни я упорно записывала на компьютере свои слова. Моя настойчивость удивляла меня самое. Но когда выяснилось, что Франк собирается отдыхать с семьей большую часть июля, я остановилась, как старые стенные часы, которые забыли завести. Идея Фриды ввести Франка в роман, чтобы он постоянно был со мной, не сработала. Я больше не снимала покрывала с компьютера.
Перед отъездом Франк пришел ко мне с вином и всякими вкусными вещами. Шел дождь. Он был не в духе, хотя я оставила свои упреки, рассудив, что из-за них я потеряю то малое, что у меня еще есть.
Прошло много времени с тех пор, как было произнесено слово развод. Иногда на Франка больше действовало мое молчание, чем слова. Он чуял невысказанное, скрытое, как собака, обученная искать наркотики. Сначала это выражалось в движениях. В беспокойном метании и кружении по комнате. Потом он начинал систематически обследовать все уголки моего тела, пока я не взрывалась. Нет, он не заводил глубокомысленных разговоров. И, тем более, не начинал тявкать. Скорее принюхивался, метя свою территорию с помощью лаконичных слов.
— Я все-таки это сделаю, — неожиданно сказал он.
— Что сделаешь?
— Разведусь. Как только смогу. Сперва мне надо, чтобы фирма встала на ноги.
Так же как и во время последнего разговора, он стоял и одевался. Лучше всего я знала о Франке то, как он одевается. Как тщательно застегивает ремень. Небрежно натягивает носки. Сосредоточенно застегивает пуговки на рубашке. Все до последней. После брюк и носков.
— Ты хочешь, чтобы ваши с ней отношения зависели от твоей фирмы? — спросила я, и это была тактическая ошибка с моей стороны.
— Не говори глупостей! — Он не скрывал, что я его обидела. Было ясно, что на сей раз он не станет уклоняться от ссоры, поэтому я промолчала.
Мужчинам, с которыми я была близка, не нравилось, что я избегала ссор. Один даже назвал это «трусливым отступлением из зоны военных действий». Он занимал высокий пост в министерстве обороны и служил на Ближнем Востоке. Но меня он не понимал, и данная им мне характеристика была несправедлива. Дело в том, что я не могу говорить, когда мне страшно. Я просто теряю дар речи. Но я никогда никому не признавалась в этом. А ожидать, что люди умеют читать чужие мысли, было бы глупо.
— Мне очень жаль, — сказал Франк, когда мы поели, — но я должен ехать домой, к детям. У Аннемур сегодня встреча с подругами.
