Как и многих из ее подруг, Лили в возрасте четырех лет отдали в балетную школу мисс Вакани, заведение, считавшееся чуть ли не обязательным для девочек из аристократических семей, как и для юных отпрысков королевской фамилии, чтобы научить их польке и вальсу. Все они непременно должны были пройти через занятия у мисс Вакани, как непременным считалось и овладение навыками верховой езды. Лили неожиданно оказалась одной из немногих (о, эти неизменно непредсказуемые немногие!), кто с самого первого шага «заболел» балетом. С этой страстью ребенка ни один родитель ничего не в состоянии поделать, что некторые из них, увы, обнаруживают слишком поздно.
В восемь лет Лили выдержала экзамен в Королевское балетное училище, которое она посещала трижды в неделю после занятий в обычной школе. Для нее балет казался единственным призванием в жизни, он стал ее божьей карой.
– Если бы мы были католиками, – говорила ее мать мужу. – Лили сейчас считала бы дни, оставшиеся до пострижения в монахини.
– Да, с этой девочкой не поболтаешь, – ворчал ее отец. – Похоже, она уже состоит в одном из этих монашеских орденов, где надо давать обет молчания.
– Не преувеличивай, дорогой! Просто у Лили не хватает слов, чтобы выражать свои мысли. Вспомни, она никогда не любила много говорить. Может быть, танец поэтому так ее и привлекает, – попыталась несколько успокоить мужа леди Мэксим.
В одиннадцать Лили после просмотра зачислили на старшее отделение Королевского училища, где учащиеся наряду со специальностью получали и общеобразовательную подготовку. Балетные занятия поглощали все ее время: переходя вместе с остальными из класса в класс, она, казалось, совсем не замечала, что вынуждена начисто лишиться тех традиционных развлечений, которые могли позволить себе девочки ее круга. Кроме родителей, она общалась лишь со своими педагогами и одноклассницами – да и то в самой минимальной степени. Не за этим же в самом деле она пришла в училище, чтобы дружить с соперницами. А то, что другие девочки – ее соперницы, она недетским своим умом поняла уже в восемь лет, размышляя над природой жесточайшей конкуренции, свирепствующей в балетном мире. Конкуренции, которая не затихает всю жизнь, пока балерина наконец не уйдет со сцены.
Годами ее не отпускал страх: а вдруг она чересчур вырастет и не сможет танцевать? Что, если ее рост достигнет пяти футов и семи с половиной или, не дай Бог, восьми дюймов? Тогда на будущем можно ставить крест. Об этом-то они в основном и беседовали с подружками. Вторым ее опасением было упасть и «получить травму» – возможность, которая преследовала каждую танцовщицу.
К моменту окончания училища ее воспитатели единодушно признали, что впереди у Лили большое будущее и ей необходимо еще год провести в Высшей балетной академии сэра Чарлза Форсайта, известного танцовщика и педагога, прошедшего школу Энтони Тюдора и Фредерика Эстона. Дополнительный год должен был окончательно отточить ее мастерство, что позволит ей затем поступить в любую из ведущих балетных трупп мира.
Лили Адамсфилд превратилась тем временем в девушку редкостной красоты с серо-голубовато-зелеными глазами, столь же изменчивыми, как опал, которыми сама она никогда не любовалась, стоя перед зеркалом. Глаза как глаза, считала Лили, они существуют лишь для того, чтобы увеличивать их с помощью черной туши перед выходом на сцену. Прекрасные руки, длинные пальцы – все это нужно лишь затем, чтобы делать более выразительными ее движения, выглядевшие томными и утонченными, а на самом деле требовавшие от танцовщицы усилий грузчика, чтобы они могли казаться естественными. Маленькие упругие груди, плечи, ноги, производившие впечатление чуть длинноватых по сравнению с торсом, но изумительно подходившие для балерины, идеальные вес и фигура, прямая спина и гордо посаженная голова – словом, это было тело, самой природой созданное для танца. Но ее голые стопы, когда она снимала балетки, казалось, принадлежали не ей, а какой-нибудь столетней старухе.
Лили ни разу не пришло в голову, что ее жизнь ущербна из-за отсутствия внимания со стороны молодых людей: единственными представителями мужского пола, о которых она иногда думала, были ее партнеры по сцене, а единственным критерием являлось то, достаточно ли надежно они могут, держа за талию, поднимать свою партнершу и как высоко они подпрыгивают и сколько прыжков в состоянии сделать. Порой ей случалось общаться с юношами своего круга, но разговаривать им, в сущности, было не о чем. За пределами своего монастыря, то бишь мира балета, в ее серебристом голосе начинала слышаться робость, порой даже дрожь.
Лили столько времени проводила в танцевальном классе, что совершенно не научилась одеваться: единственной одеждой, которую ода знала и любила, были ее вытертые трико, теплые шерстяные гольфы, колготки и свитера, в которых она выглядела как старьевщица. Ее выходными туалетами занималась мать, виконтесса Адамсфилд, обладавшая отменным вкусом. Лили росла замкнутой, неразговорчивой, совершенно не интересовавшейся ни спортом, ни кино, ни лошадьми, ни машинами. Пытавшиеся было ухаживать за ней молодые люди того же возраста, привлеченные ее прекрасной, словно молодой месяц, внешностью, вскоре отказывались от своих попыток, видя, что она не только не отвечает им взаимностью, но попросту их не замечает, и переключались на другие, более отзывчивые объекты.
Однако ни ее родителей, ни многочисленную родню особенно не волновала судьба странного лебедя, появившегося в их семье. Что ж, она была не такой, как все, эта девочка. Но какое могло иметь значение, пользуется ли она уже безусловным успехом в среде подростков или нет. Конечно, ей предстояло быть представленной при королевском дворе: странно, если бы она отказалась от этого необходимого шага или от фотографирования у Ленара, чтобы потом войти во взрослый мир подобающим образом. Но Лили не сочла нужным появиться на балу дебютанток или посещать всевозможные вечеринки по случаю открытия нового сезона. Для подобных ритуалов у нее просто не было времени, ведь ее ждала слава. Все в их мире уже знали, что младшая в роду Адамсфилдов станет второй Марго Фонтейн. Семья была убеждена в этом так же, как сама Лили.
Конечно, в том, что природа создала ей такой, какая она есть, ее заслуги не было, но Лили знала: без нерассуждающего, добровольного рабства, без изнурительного труда, на которые она себя обрекла во имя балета, без непреклонной решимости идти по избранному пути само по себе идеально подходящее для танца тело ничего бы не дало. Мускулы, сухожилия, суставы, стопы и кисти рук – все это игра счастливого случая. Но карьера примы-балерины зависела не только от идеального тела, а от чего-то другого, даже большего, чем талант, – от особого состояния духа. Но что бы это ни было, она твердо знала: это «что-то» у нее есть.
