ты дура, Мия. Заболеть летом за неделю до отлета. Из-за тебя мы теперь, возможно, никуда не полетим.
Мия насупившись, вновь нырнула под одеяло.
– Да без тебя знаю. Оставь молоко и проваливай. Попрошу, чтобы с тебя сняли обязанности пажа. Можешь выдохнуть.
Наши перепалки порой выходили из-под контроля. Я всеми силами старался сдерживаться, но когда в Мие просыпалась ворчливая стерва, мне было туго. Туго оттого, что я знал сестру иначе. Она всегда была заботливой и миленькой, но не со мной. И мне приходилось играть по ее правилам, лишь бы не раскалять обстановку дома. Особенно сейчас, когда она свалилась с простудой, а у родителей намечался отпуск у моря. Мы должны были лететь всей семьей, но простуда этой дуры ставило под сомнение весь отдых.
– Ты еще здесь?
– Да. Выпей молоко и я уйду. Оно остывает.
Мия повернулась, мазнула недовольным взглядом по бокалу. Наморщила небольшой аккуратный нос.
– И что ей в голову взбрело? В каком это веке молоком лечили кашель? Лучше бы таблетки мне принесли.
– Все претензии к маме.
Мия промолчала, но из-под одеяла выползла. Я на миг замер: на ней была тонкая майка, которая практически ничего не скрывала. На свою пусть и не родную сестру нельзя так смотреть, но я смотрел, пока Мия была занята тем, что пыталась дотянуться до тумбочки, где стоял стакан.
– Эй, помоги!
Я вздрогнул и опустил глаза. Кажется, мои уши начали пылать.
– Дай стакан, – прохрипела Мия, указывая на тумбу.
– Сама возьмешь, – выпалил, продолжая ощущать как стыд, захлестнувший меня, перетекал ниже и ниже, превращаясь в то, что я бы не хотел чувствовать. Желание, острое как игла, пронзило живот, собралось в паху ноющей тяжестью.
Я вылетел из комнаты сестры, не понимая, что натворил. Зачем посмотрел на нее?! Зачем наблюдал, как мерно поднималась и опускалась ее грудь с очерченными сосками… Ее соски! Я видел ее грудь!
С ума сойти.
Я хочу Мию. Сводную сестру, о которой мне нельзя думать».
Мне не снятся сны, что уже радует, но просыпаюсь как от звонкой пощечины – резко, надрывно и больно. Вдыхаю прохладный воздух, но холода не чувствую. Рядом со мной источник тепла – будто прижалась к батарее. Возможно, так и есть. Но разве рядом с постелью были батареи? Я поворачиваю голову и безмолвно ахаю.
Опекун. Так рядом, что не верится.
Моя рука горит в его ладони. Горит до костей, до самого основания моего тела. Я не дышу.
Впервые вижу его так близко. И он…
Не может быть!
Он спит. Упираясь второй рукой, нависает над кроватью и дремлет. Темные ресницы едва подрагивают, морщинки, которых я раньше не замечала, становятся глубокими. Волосы растрепанные, будто их часто касались.
«Черт!» – мысленно ругаюсь, заставляя себя отвернуться. Закрыть глаза, не подглядывать. Не могу. Просто не могу повернуть голову в другую сторону и тем более перестать думать о нем.
Опекун держит меня за руку и сидит рядом с кроватью.
Наверное, я умерла и попала в какой-то персональный кошмар.
В горле сухо. Инстинктивно рот наполняется слюной, которую проглатываю. Горечь на языке неприятно напоминает о вчерашнем.
Его рука неожиданно вздрагивает.
Я ошарашенно наблюдаю, как опекун открывает глаза, мутными зрачками смотрит на меня, будто сам не понимает, где находится. Притворяться бесполезно. Спустя секунду он уже смотрит иначе – вполне осознанно и явно недовольно.
– Проснулась. – Не вопрос. Лишь констатация факта.
Медленно киваю и осторожно отворачиваюсь. Пальцы все еще горят.
Он все-таки держал меня за руку! Будто ребенка или умирающего родственника… Или… К черт! Никаких или.
– Я позову…
– Не нужно, – хрипло выдыхаю, понимая, что он сейчас уйдет.
Против воли внутри все сжимается. Пусть уходит! Пусть проваливает! Я хотя бы дышать смогу. Но не могу отпустить его. Страшно. Страшно, что темнота опять вернется.
Опекун замирает у постели и возвращается на стул.
Я часто моргаю и смотрю на прикрытые шторы. Кажется, за окном уже светло. Как же хорошо, что я все еще здесь, а не в какой-нибудь больнице.
Точно! Что же вчера случилось?
Паника накатывает, возвращая в голову обрывки воспоминаний.
Я часто дышу.
– Эрика? – он зовет по имени.
Оборачиваюсь и смотрю в его глаза. Темные, взволнованные, какие-то незнакомые. Совсем чужие.
– Что случилось?
– Все в порядке, – едва ли не по слогам произношу. – Воды хочу.
Он молчит. Поднимается на ноги. Кивает.
Я пораженная своей наглостью наблюдаю, как опекун направляется к столику, на котором стоит кувшин с водой, наливает почти полный стакан и возвращается.
Поверить не могу своим глазам.
Я точно мертва. Мой персональный ад, где все перевернулось с ног на голову.
Что же, мне даже начинает нравиться.
Опекун замирает рядом с постелью. Я понимаю, что нужно приподняться и сделать хотя бы пару глотков, иначе язык присохнет к небу. Начинаю ерзать в постели, на дрожащих руках приподнимаюсь, спина дико ноет – словно проспала на ней всю ночь. Возможно, так и было. Руки дрожат.
Опекун наклоняется и второй свободной рукой подхватывает меня за плечо. Я опираюсь, повинуясь моменту, а не желанию ощутить его поддержку. Но все выглядит именно так – будто тянусь к его руке, которая несколькими минутами ранее крепко держала мою ладонь, пока я спала в беспамятстве.
Сейчас все должно быть иначе. Но я просто не могу отказаться от его помощи, а когда крепкая ладонь помогает мне держать спину ровно, я вовсе теряюсь в своих чувствах.
Все как-то странно. Смущаюсь.
Мне просто непривычно получать от него поддержку. Я напугана, устала, голодна. Я готова списать свои чувства на помутнение рассудка, но когда он подносит к губам стакан и первые живительные капли попадают в мой рот, в голове вовсе не остается мыслей.
Я пью жадно. Вода течет в мое тело, наполняя его энергией. Я пью так, словно провела в пустыне годы. Капли попадают на подбородок, губы мокрые. Больше половины выпито, но мне мало.
Я едва не давлюсь, но опекун вовремя убирает стакан.
Смотрит на меня. Я тону в его глазах. Секунда, минута… Так долго.
А потом его рука отпускает мое плечо. Я держу себя в вертикальном положении из последних сил.
Пальцы касаются подбородка. Он прикасается ко мне.
Время останавливается.
Со стороны могло бы показаться, что опекун просто вытирает остатки воды, попавшей на подбородок. Но все не так. Он трогает мою кожу, он трогает мои губы. Его пальцы жесткие, а подушечки твердые и горячие.
Опекун давит на нижнюю губу,
