мои челюсти дергаются, и рот больше не слушается. Выдыхаю. Слишком порывисто. Слишком шумно.
Он вздрагивает и резко убирает руку от моего лица.
То непонятное, что между нами только что было, тает, превращаясь в дымку.
Опекун выпрямляется. Руки убирает в карманы брюк.
– Татьяна Федоровна поможет тебе привести себя в порядок и принесет еды. Попозже приедет врач, чтобы осмотреть тебя.
Он чеканит каждое слово, но обмануть меня не получается. Я слышу, как хрипит его голос. Не ото сна. Здесь что-то другое, и оно пугает. Пугает так, что я не могу пошевелиться. Спина деревенеет, ноги немеют. И лишь мои глаза как шальные следят за каждым его движением.
Опекун не сморит на меня. Разворачивается и быстрым шагом покидает спальню.
Дверь закрывается с хлопком. Как выстрел в голову.
Я падаю назад и сморю в потолок.
– Что это было? – едва шепчу, ощущая, как губы и подбородок, там, где он трогал меня, все еще горят.
Моя кожа – лава, растекающаяся по костям и мышцам.
И что-то очень странное, очень непонятное для меня собирается под ребрами и давит на живот.
Весь оставшийся день я тихонечко схожу с ума. Суета вокруг не доведет до добра мои нервные клетки, которые и так изрядно потрепались благодаря моим же собственным стараниям.
Меня осматривает врач. Питбуль превращается в миленького Корги, который то и дело поправляет на мне одеяло, взбивает подушки, носит вкусную еду или меняет постельное, потому что предыдущее кажется слишком грязным. А ведь его сменили только утром.
В общем, чувствую себя принцессой, о которой злой Король забыл.
Да, опекун больше не приходит, но его пожелания или вопросы мне покорно приносит Татьяна Федоровна (я сдаюсь и начинаю звать ее по имени).
– Вы точно наелись?
Вот и сейчас, когда время ужина и передо мной стоит поднос, я ковыряю остатки утиной грудки и киваю.
– Да, точно. В меня уже не лезет.
Она качает головой, будто недовольна, что я не съела все до последнего кусочка, но поднос забирает.
– Я принесу вам сок и фрукты. Свежая вода в кувшине на столе.
– Не нужно, – скорее произношу мысленно, чем вслух, потому что Татьяна Федоровна меня уже не слышит.
Щелкает выключатель. Надзирательница покидает спальню, закрывая за собой дверь. В комнате воцаряется тишина и темнота. Лишь в дальнем углу горит небольшой ночник – маячок спокойствия.
Оставшись одна, я наконец-то могу выдохнуть. Тишина, в которой так нуждалась весь день, теперь давит. Натягиваю одеяло на плечи и пытаюсь улечься. Кажется, что подушка становится слишком твердой, а одеяло колется. Может, накрошила, пока ужинала в постели? Ворочаюсь, ищу позу для сна, но безрезультатно.
Скидываю одеяло и подскакиваю.
В комнате тепло, немного душно. Мне не позволили включить кондиционер, опасаясь, что могу простудиться. Поэтому наплевав на правила, иду к окну и приоткрываю раму. Свежий вечерний ветерок вторгается в комнату как волна. Я жмурюсь от удовольствия и резко открываю глаза, услышав посторонний шум.
Наверное, вернулась Татьяна Федоровна, но в комнате пусто. Оглянувшись, понимаю, что звуки попадают сюда извне – через открытое окно.
Присмотревшись, нахожу источник звука – чужие шаги по гравийной дорожке, идущей вдоль дома. Совсем рядом, чтобы услышать и тем более рассмотреть того, кто там ходит.
Я не могу его ни с кем спутать.
Опекун идет медленно. Обычная пешая прогулка вечером, от которой и я бы не отказалась. Как же давно не выходила из дома. Сиюминутный порыв толкает меня на приключения, но я вовремя себя останавливаю. Ему не понравится, если я попробую сейчас выйти из комнаты. Мне прописан постельный режим и сбалансированное питание. Я должна восстановиться после эмоционального потрясения и лишь после могу заняться физическими нагрузками. Так сказал врач, имени которого я, конечно же, не запомнила.
Поэтому вместо того, чтобы нарушить еще одно правило, я всматриваюсь в одинокого путника и улыбаюсь. Не знаю почему мои губы изгибаются именно так, но не могу противостоять естественному желанию, зародившемуся в теле.
Опекун бродит по тропинке – взад-вперед, будто специально прогуливается именно так. Но я не против. Отчего-то приятно наблюдать за человеком, которого сейчас не воспринимаю как того, кто меня презирает и ненавидит. Сейчас я вижу мужчину, уставшего и задумчивого, не в идеально сидящем на широких плечах костюме и начищенных до блеска ботинках. Сейчас он одет в темные джинсы и черный пуловер. Выглядит совершенно иначе, и я не могу не отметить, что ему идет. Очень-очень.
Он меня не замечает, потому что не смотрит на дом, зато я могу его разглядывать столько, сколько захочу. А еще прокручивать в голове то, что произошло утром.
Не ошиблась ли я в своих предположениях? Или ошиблась? Я не знаю, как расценить его касание…
Возможно, он лишь хотел помочь мне.
Возможно…
Я настолько погружена в свои мысли, что не сразу понимаю – за спиной открылась дверь.
Отпрянув от окна, дергаю тяжелую портьеру, чтобы скрыть то, что я хотела оставить в секрете, и оборачиваюсь. Вернулась Татьяна Федоровна. В ее руках новый поднос – с соком и фруктами, как она и обещала. Женщина хмурится, рассматривая меня. Я босая, в коротких шортиках и футболке стою у окна, от которого дует.
– Вернитесь в постель, Эрика, – шипит сквозь зубы, явно пытаясь сохранить доброжелательный настрой, в который я, конечно же, не верю.
Киваю и подхожу к постели. Зарываюсь в одеяло и жду, когда она уйдет.
Но Питбуль ставит поднос на столик, подходит к окну и выглядывает. Наверное, хочет просто закрыть раму, но вместо этого недолго наблюдает. Видит ли она своего начальника?
Хлопает рама. Окно закрыто.
Дергается штора. Двойная защита.
Проходи мимо столика, мимо кровати. Я наблюдаю за ней. Ни один чертов мускул не дергается на вылепленном как маска лице.
И лишь у двери Питбуль становится собой. Обернувшись, она рявкает:
– Вы разочаровываете Яна Давидовича! Перестаньте играть!
– Я не… – Мой голос звучит слишком тихо, чтобы она услышала.
– После того, как «вылечитесь», вас переселят в новый дом.
Мои глаза расширяются от удивления, но Питбуль больше ничего не говорит. За ее спиной дверь недвусмысленно хлопает. Мне здесь не рады и никогда не были рады. Меня терпят, пока терпят.
И в первую очередь терпит он.
Эрика входит нерешительно, ступает тихо, прикрывает за собой дверь бесшумно.
Мы не виделись четыре дня. С той самой минуты, как я чуть не переступил черту. Опасную, уничтожающую черту.
С тех пор я пытался погасить в себе воспоминания
