новость всё же была хорошей. Капитан, что досаждал Берте, заболел. Его и ещё нескольких солдат вынесли из завода на носилках, а потом погрузили в машину и увезли в госпиталь. Нам не сказали, что с этими бойцами, но раз они не могли даже идти самостоятельно, дело было плохо.
— Вдруг какая-то эпидемия? — выдала я свои опасения Берте, которая курила, злорадно ухмыляясь на то, как затаскивают неподвижное тело капитана в кузов грузовой машины. — Что если и мы заболеем?
У меня в рюкзаке были кое-какие лекарства, но по большей части обезболивающие. Антибиотиков или чего-то серьёзного я не прихватила. А надо было.
— Да перестань, Анна! — отмахнулась она. — Сивухи, небось, обожрались и потравились! — Она раздавила окурок носком ботинка, а потом плюнула в сторону машины с госпитализированными военными. — Так ему, сука, и надо! Чтоб он там сдох, козёл!
Меня этот капитан не тронул, но я разделяла ненависть Берты к нему всей своей душой! Мужчины не должны вести себя подобным образом! Разве можно пользоваться беззащитным положением женщин? Подруга права, этот солдат заслужил того, что с ним случилось! Его сам бог наказал!
Только в кабине машины мы смогли согреться, потому что водитель сразу же включил печку, увидев, как нас колотит от озноба. Меня начало клонить в сон, поэтому часть дороги я проспала. Обедали мы снова на обочине трассы, ночевали в какой-то школе. В ней хотя бы не было холодно спать, и туалет работал. Его правда быстро загадили. Как и всю школу в целом. После себя эта прорва людей оставляла кучи окурков, горы упаковок от еды, бутылок, использованных салфеток и дерьма. Никто не позаботился о том, чтобы как-то организовать сбор бытового мусора. Всем было плевать!
Боже, да мне тоже было уже всё равно! Реальность перестала быть настоящей, я находилась в какой-то прострации. Все мои эмоции отключились. Я уже не думала о родителях и Марселе, не волновалась о том, что ждёт нас с Бертой впереди. Я ничего не решала, от меня ничего не зависело. Всё, что я могла — это нести своё грязное, измученное тело следом за остальными людьми.
На следующий день всё повторилось. И на следующий. И, казалось, нет этому пути ни конца, ни края. Меня совершенно не интересовали города и сёла, которые мы проезжали. Пейзаж с каждым часом становился всё страшнее. Больше разрушенных домов и выжженной дотла местности, груды искорёженной техники как гражданской, так и военной. Картинки были схожими с фотографиями, которыми пестрил интернет, такими одинаковыми и чёрно-белыми, так что снимать или фотографировать всё это не было смысла, да и желания тоже.
Чем ближе мы подъезжали к линии фронта, тем хуже становилась дорога. Местами её вообще не было. Вместо асфальта — свежая воронка. Нам приходилось останавливаться и ждать по несколько часов, пока дыру не засыпят. И бесконечные пробки из гражданских на две полосы.
Если тех, кто ехал нам навстречу, я ещё могла понять, они пытались выжить, то куда и зачем ехали те, кому с нами в одну сторону, я не понимала.
На восьмой день ко мне пришло какое-то озарение и прилив сил. Я начала привыкать к трудностям? Или новость о том, что мы к ночи прибудем в пункт назначения, приободрила меня?
Из разговоров с солдатами нам стало известно, что нас расположат в военном госпитале. Наверняка там удастся помыться и нормально выспаться? Это не могло не радовать, так что последний отрезок пути пролетел очень быстро.
С другой стороны, послушайся я отца, я была бы уже дома. Я отгоняла эту мысль, утешая себя тем, что я всё же проделала этот долгий, изнуряющий путь, я справилась, я смогла, я не умерла, но всё равно было паршиво.
В городе наша колонна разделилась. Танки и бронетранспортёры поехали в одну сторону, а машины с продовольствием и людьми, в другую. Я не вникала в эти манипуляции, потому что ничего не смыслила в армейских порядках. Скорее всего, госпиталь был не настолько вместительным, чтобы принять такое количество людей, только и всего.
Кое-что я всё же уяснила — что бы ни происходило, где бы не находились солдаты, питались они в чётко обусловленное время.
Радость от того, что наше путешествие закончилось, была недолгой. Здание госпиталя было древним, как мамонт, деревянные окна местами выбиты, у входа настоящая свалка из мусора. Внутри госпиталя так воняло хлором, что в горле першило.
Людей тупо расселили по палатам, но койки стояли и в коридоре. В нашей с Бертой комнате было накурено, под кроватями бутылки из-под водки и пива, постельное бельё грязное! Зато в углу была раковина, так что можно было умыться, не выходя из палаты. Она тоже была грязной, и из неё жутко воняло мочой, но это всё можно было привести в порядок при желании.
Устало стащив с себя защиту и рюкзаки, мы с Бертой первым делом проветрили комнату и собрали мусор. Я вызвалась вынести мешки с бутылками и поискать моющие средства и перчатки, а также разузнать про стиральную машинку. На такую постель даже присаживаться было небезопасно, да и одежду нам нужно было постирать обязательно.
Кое-как отыскав одного из кижанских офицеров, я объяснила, что мне от него нужно.
Он внимательно посмотрел на меня, поправил кепку, а потом приказал идти за ним. Мы спустились со второго этажа на первый. Офицер отпер ключом какую-то подсобку, вытащил оттуда ведро, швабру и банку чистящего порошка. Всё это он вручил мне.
— Спасибо! — радостно поблагодарила я мужчину.
Пройдя ещё чуть дальше, мы оказались в туалете. Я поняла это ещё до того, как мы вошли, по жуткой вони.
— Отмойте здесь всё, мадам! — сказал мне офицер. — Потом приходите за стиральным порошком!
Я с ужасом осмотрелась по сторонам. От запаха нечистот слезились глаза, но я всё же чётко разглядела горы использованной туалетной бумаги, обосранные в прямом смысле стены и окурки прямо на полу. Пара напольных унитазов были забиты, а их содержимое беспрепятственно вытекало наружу.
— Вы хотите, чтобы Я наводила здесь порядок? — уточнила я.
— Так точно!
—
