Открывая банку кока-колы, я мысленно перебираю блюда, которые планировал, когда покупал всю эту еду, и принимаю решение.
Я научился готовить на этой кухне. Я часами проводил время со своей бабушкой, пока Алекс был в океане, занимаясь серфингом и прочим случайным дерьмом с нашим дедушкой.
Родители нашей мамы, возможно, были самыми невероятными бабушкой и дедушкой, о которых только может мечтать ребенок, но это не мешало мне сомневаться в моем дедушке на каждом шагу. Я так привык к больному и извращенному ублюдку, который приложил руку к созданию нашего отца, что сомневался в его намерениях. Это было глупо, но я не мог избавиться от намека на страх, который просачивался сквозь меня всякий раз, когда он был милым.
Я хотел бы, чтобы все было по-другому. Я хотел бы, чтобы я приложил усилия, чтобы преодолеть свой страх, потому что я знаю, что многое упустил. Я слушал, как он и Алекс рассказывают о том, что они сделали, о вещах, которые они обнаружили во время своих исследований залива и огромных каменных бассейнов за ним, с широкими улыбками на лицах и желанием, чтобы все было по-другому.
Но это было не так, и я был слабаком, который был счастливее на кухне с бабулей, готовя бурю к их возвращению.
Это было то бессмысленное занятие, в котором я нуждался, пока был за городом, вдали от суда и пыток тех, кого мы оставили позади. Здесь я почти мог заново открыть для себя ребенка, которым я должен был быть. Тот, кто прячется за своими слабостями, своими шрамами, своим страхом. Но не совсем.
Я теряю себя в приготовлении еды, возвращаясь в старые времена, когда нахожу все там, где оно всегда было.
После того, как они оба умерли, мама собиралась продать этот дом. Вероятно, ей следовало это сделать. Но я навестил ее вскоре после того, как она ушла от отца, и я раскололся, когда нашел документы, лежащие на кофейном столике.
Не говоря ни слова, она протянула руку и разорвала документы о продажи дома у меня на глазах.
Это, наверное, самая значимая вещь, которую кто-либо делал в моей жизни.
Никто не может понять, как много это место значит для меня, как много утешения оно мне предлагает.
Это единственное место, где я мог быть тем ребенком, которым заслуживал быть. Это была зона, свободная от суждений, где я мог просто быть самим собой. Бабушке было все равно, готовил ли я в тишине, позволял ли демонам, которых я хотел оставить позади, сеять во мне хаос. Ее не волновало, что большую часть времени я хотел спрятаться, посидеть в темной комнате в тишине, и она не сказала мне, что я был неправ, сидя и наблюдая, как волны разбиваются о берег, когда луна была высоко в небе.
Она просто позволила мне быть собой.
Точно так же, как Калли…
Я чувствую ее в ту же секунду, как она входит в комнату. Моя кожа покалывает, а яйца жаждут ее, несмотря на то, что я был внутри нее всего несколько часов назад.
Черт. С ней никогда не будет достаточно.
Я не прекращаю то, что делаю, пока кладу на куриные грудки сырную смесь, которую приготовил сам, и заворачиваю их в пармскую ветчину. Это блюдо, которое я с нетерпением ждал всякий раз, когда мы приезжали сюда погостить. Бабушке не потребовалось много времени, чтобы заметить, как быстро я его уничтожил, и она готовила его для меня каждый раз, когда мы останавливались. Мама пыталась повторять это по крайней мере раз в неделю для меня, но у нее никогда не получалось правильно. Или, возможно, просто место было неправильным. Отсутствие звука разбивающихся волн или запаха моря в моем носу все испортило.
Я выкладываю их на противень, прежде чем вернуться к картофелю, который лежит сбоку, ожидая внимания.
— Ты чего-то хотела, Ангел? — Спрашиваю я, мой голос мягкий и спокойный.
Я не хочу с ней спорить. Я не хочу злить ее или рисковать тем, что она обидится на то, что находится здесь со мной. Но я также осознаю, что у нас разные мнения на вещи, и я уверен, что они не раз укусят нас обоих за задницу за время нашего пребывания здесь.
— Эм… — Она колеблется, и я ухмыляюсь, бросая взгляд через плечо и обнаруживая, что она смотрит на меня так, как будто собирается наброситься на меня. — Ты надел рубашку.
— Д-да, ну, мне не очень хотелось добавлять шрамов, пока мы здесь. На самом деле, — быстро поправляю я, — если ты хочешь снова начать размахивать моим ножом, я, возможно, просто передумаю.
Ее губы пару раз открываются и закрываются.
— Я не причиню тебе вреда, Деймон, — в конце концов говорит она.
На мгновение забыв об ужине, я разворачиваюсь и прислоняюсь задницей к стойке.
Мои глаза опускаются вниз по ее фигуре, останавливаясь на ее укороченном топе с короной спереди, изгибе талии, короткой юбке, а затем на ее грешных ногах, которые я жажду почувствовать обвитыми вокруг моего тела.
— Тебе нужно немного солнцезащитного крема, красавица, — указываю я, когда наконец снова поднимаю взгляд к ее глазам, игнорируя ее предыдущий комментарий.
— Уже немного поздно, солнце садится, — указывает она.
Я бросаю взгляд через ее плечо, замечая, что она права и что солнце быстро опускается к морю.
Улыбка растягивает мои губы, когда зловещий образ всплывает в моем сознании.
— Что? — нерешительно спрашивает она.
— Просто представляю, как готовлю тебя к завтрашнему выходу на солнце.
— Что делаешь— ой… о… — Ее губы образуют идеальный круг, когда ее мысли встречаются с моими. — Я подумывала немного позагорать голышом.
От ее слов у меня подскакивает температура.
— Я могу согласиться с этим, красавица.
— Ха, — бормочет она, подозрительно глядя на меня.
— Что происходит в твоей голове прямо сейчас, Ангел?
— Я просто удивлена, вот и все.
— О чем?
— Что ты не волнуешься из-за того, что чайка мельком увидит мои сиськи.
Смех вырывается у меня из горла.
— Не волнуйся, у меня достаточно боеприпасов для любого маленького ублюдка, который смотрит на то, что ему не следует. Твое тело принадлежит мне, Ангел.
При моих словах ее соски упираются в майку.
— Тебе это нравится, не так ли? Тебе нравится знать, что ты будешь лежать на солнце, а я буду стоять перед тобой на коленях, не в силах отвести взгляд от твоей красоты.
— Деймон, — наполовину предупреждает, наполовину стонет она.
— Ты понятия не имеешь, какую власть имеешь надо мной, не так ли?
Она прикусывает нижнюю губу, изучая меня через комнату.
— Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, — наконец выпаливает она.
— Что угодно.
На ее губах появляется лукавая улыбка, а глаза искрятся достижениями.
— Что произойдет, если ты не сдашь экзамены? — просто спрашивает она, вводя меня в заблуждение.
— Э-э…
— И даже не думай лгать мне, Николас.
Я колеблюсь, не желая признаваться ей в этом, но у меня нет выбора. Я обещал впустить ее, и у меня есть все намерения — это сделать.
— Папа о-отстранил меня от р-работы, и если я не с-сдам экзамен, тогда…
— Тогда, — настаивает она, наконец, заходя дальше в комнату. Она подходит прямо ко мне и берет мое лицо в ладони. — Что тогда? — шепчет она, когда я не отвечаю.
Я сглатываю, не желая выдавливать слова, но она не позволит мне спрятаться от этого.
— Тогда он собирается зачислить меня в Найтс-Ридж на полный рабочий день в сентябре и заставить меня делать все это снова.
Ее глаза вспыхивают от шока. — И помешать тебе работать? — догадывается она.
Я киваю, боль пронзает меня при мысли о том, что мне придется отказаться от единственной вещи, в которой я хорош в жизни.
— Так вот почему у тебя все дополнительные занятия.
— Я не смогу этого сделать. Мои оценки дерьмовые. И даже еще через два года я сомневаюсь, что справлюсь с этим. Я не был создан для школы, Калли. Я был создан, чтобы пытать, калечить и наводить ужас на наших врагов.
— Ты сдашь эти экзамены, Николас, — обещает она мне, в ее глазах ярко светится решимость.
— Ангел, я не могу. Я просто—
