Да поможет тебе Бог и что? Что ты собираешься сделать? Не оставляй меня в неведении.
Он вжимается в меня с каждым словом, пока его обнаженная грудь не упирается в мою. Неведомые эмоции взрываются и растекаются по мне.
Это удушающе и неправильно.
Как замена тошноте. Только намного хуже.
Знаете что? Он может оставить мои наушники себе. Я все равно больше не надену их.
Я делаю шаг назад, а он — вперед, его грудь по-прежнему прижата к моей, сердце стучит в неровном ритме.
Или это мое?
Не дожидаясь ответа, я разворачиваюсь и бегу.
Понятия не имею, куда бегу и придерживаюсь ли я своего обычного маршрута, когда проношусь между деревьями.
Я бегу быстро.
Так быстро, как только могу.
До тех пор, пока мои мышцы не затрещат, а легкие не загорятся.
Черные чернила мчатся за мной длинными вихрями и резкими штрихами. Воображаемые руки хватают меня за футболку и тянут.
Мое дыхание сбивается и становится неровным.
Нет.
Ты контролируешь ситуацию. Ты всегда контролируешь ситуацию, помнишь?
Всегда.
И все же я покачиваюсь, когда эти руки сжимают, скручивают, дергают и…
Твердый предмет ударяется о мою спину, и меня так неожиданно толкают, что я падаю головой вперед на землю.
Я кашляю и отплевываюсь от грязи, мои легкие горят, а зрение затуманивается.
Горячее дыхание согревает мне ухо, прежде чем очень знакомый раздражающий голос шепчет:
— Не убегай от меня, цветок лотоса. Ты делаешь это уже во второй раз, если считать инициацию, то третий. Мне немного больно.
Я выдыхаю воздух, радуясь тому, что не попался на удочку своего извращенного воображения.
Но тут до меня доходит, что Николай на мне.
Снова.
На этот раз его колено упирается мне в поясницу, а рука сжимает мой затылок, пока он говорит мне на ухо.
Снова твою мать.
— Ну…? — он улыбается, и я знаю это, потому что его губы изгибаются у чертовой раковины моего уха. — Эта поза мне немного знакома. Не то чтобы я жаловался.
— Николай, — рычу я, мои нервы начинают сдавать. — Отвали от меня к чертовой матери.
— М-м-м. Еще. Дай мне, блять, еще, — рычит он мне на ухо.
— Отвали.
— Вот так. Борись со мной. Мне нравится эта энергия, цветок лотоса.
— Тебе не понравится, когда… — я замолкаю, прежде чем сказать, что откушу ему голову.
Боже правый. Это не я.
— Что? Мне не понравится, когда ты что? — он говорит это так близко, что я чувствую его слова своим ухом, а не слышу их. — Тебе нужно перестать обрывать себя на полуслове. Это незнание убивает меня. Ты играешь в недотрогу, прекрасный принц, но я не против. Борись со мной. Дерись со мной. Сражайся со мной, мать твою!
Я пихаю его локтем.
— Ты отвратителен. Отвали.
К моему удивлению, он отпускает меня, позволяя себе упасть на задницу рядом со мной. Исчезновение его давящего тела возвращает мне нормальный ход мыслей. Почти.
В этот момент я понимаю, что забрел в близлежащий парк, мимо которого обычно пробегаю во время своих пробежек.
Ранний утренний свет проникает между огромными вековыми деревьями и падает на лицо Николая.
И тут происходит нечто любопытное.
Под мягким желтым светом, целующим его щеку и правый глаз, голубой цвет светлеет до леденящей бирюзы, обнажая крошечные вкрапления серого в радужке.
Голубое на сером.
Потрясающе.
— Что бы ни залезло тебе в задницу, лучше бы ему на хрен вылезти, — рявкнул он, и весь его юмор пропал. — Еще раз назовешь меня отвратительным, и я пришибу тебя к ближайшему дереву, а потом подвешу за яйца, чтобы все видели, кто на самом деле отвратительный. Понял?
Я выхожу из мгновенного оцепенения, понимая, что, несмотря на отсутствие его веса, продолжаю лежать на животе.
Вскочив на ноги, я пытаюсь выровнять дыхание, глядя на него сверху вниз.
— Не трогай меня больше, и я не буду тебя так называть. На самом деле, я не буду называть тебя никак, потому что предпочту больше никогда с тобой не разговаривать.
— Почему? — его ухмылка вернулась так же быстро, как и исчезла, и он неторопливо встает, словно большой кот, выползающий из своей пещеры после сна. — Боишься, что я тебе понравлюсь?
Я одариваю его своей самой фальшивой улыбкой.
— Шансы этого равны нулю. Тебе повезет в следующей жизни, малыш.
— Бла-бла-бла. Зачем ждать, если у меня есть эта жизнь? — он хмурится. — И еще, почему ты улыбаешься как гад?
Моя улыбка сходит на нет, и я выхватываю свои AirPods из его хватки.
— Перестань преследовать меня. Я серьезно. Меня твои намеки не интересуют.
Он широко улыбается, как безумный маньяк под наркотиками. Может, он и правда под кайфом.
— А откуда ты знаешь, на что я намекаю?
— Ты не очень-то и деликатничал. Ответ — нет.
— Я могу справиться и с «нет».
— Ты зря тратишь время. Я натурал.
— Ты говоришь мне это уже в третий раз. Кто-то пытается доказать свою точку зрения, — он хлопает меня по плечу. — Но только если это позволяет тебе спать по ночам, цветок лотоса.
он снова начинает проникать в мое пространство, его запах — бергамот и мята — заполняет мои ноздри и затуманивает чувства.
Снова твою мать.
Я резко отталкиваю его и перехожу на самый быстрый бег за всю мою историю бега. Я преодолеваю расстояние до особняка в мгновение ока.
Забудьте о моем расписание. Мне нужно защитить нечто гораздо более важное.
Мое здравомыслие.
Николай
В последнее время я начал заниматься бегом.
Под словом «в последнее время» я подразумеваю, что это уже третий день. Первый был, когда я повалил Брэндона на землю и почувствовал, как напряглись его мышцы, когда я шептал ему на ухо.
Было хорошо.
На самом деле, было гораздо лучше, чем просто хорошо. Чертовски горячо — вот самое подходящее слово.
Есть что-то такое в том, чтобы издеваться над ним, портить его образ золотого мальчика, но больше всего мне нравилось зажимать его под собой, когда в одну секунду он становился податливым, а в другую боролся так, словно от этого зависела его жизнь.
У Коли был самый напряженный стояк за неделю. Первый случился, когда Брэн сидел у меня на коленях.
И снова никакие прелюдии, жадные рты и жаждущие дырочки не смогли удовлетворить мой с недавних пор разборчивый член. Они даже не смогли приподнять его или возбудить мои яйца, чтобы они хоть немного выделялись сквозь штаны.
Но совсем
