за шею, наклоняя к кровати, другой прижимал к себе, его ремень больно впился ей в живот.
— Отпусти, сволочь! — она кричала и старалась вырваться, но он, пытаясь поцеловать, наклонял все ниже.
Она услышала как кто-то вошел в комнату, и в ту же минуту пьяного ухажера оторвали от нее, и он с грохотом вылетел в коридор.
Таня упала на пол, встала, поправляя платье, подняла глаза.
Впервые увидела Ибрагима таким рассерженным. Он бросил на нее быстрый взгляд, спросил:
— Ты как, нормально?
Она кивнула, поправляя волосы, а он уже за шкирку вытаскивал лейтенанта во двор и бил его там.
Таня слышала, как со страхом и болью кричал ее сосед, потом прибежал его товарищ. Таня тоже выбежала и попросила отпустить пьяного.
Ибрагим послушался и отошел от военного, которого друг, обхватив за пояс, повел в номер.
Ибрагим обернулся к ней.
— Ты в машине пакет оставила, — сказал уже спокойно.
— Да, — благодарно улыбнулась девушка, — ты меня сейчас и от голода спас, и от позора. Спасибо, Ибрагим. Если бы ты на пришел, этот урод, не знаю, что собирался сделать.
Мужчина напрягся, опять наполняясь злостью. Таня заметила, как он волнуется и, стараясь его успокоить, весело улыбнулась.
— Но, слава Богу, все закончилось хорошо, а главное, я сегодня наконец смогу поесть, — она даже засмеялась, радуясь тому, что действительно так хорошо завершилось. Потом нерешительно посмотрела на Ибрагима: — Хочешь, тебя тоже накормлю? В знак благодарности.
— Нет, Тань, спасибо, я не хочу есть. А в знак благодарности можешь завтра вечером поехать со мной в кафе и поужинать там. Я знаю одно место в Ашхабаде, там самые вкусные шашлыки. Поедешь?
— Поеду, — легко согласилась девушка, но почему-то не стала смотреть ему в лицо. Ибрагим тоже коротко кивнул ей, сказал обязательно закрыть дверь и окно, развернулся и пошел к воротам.
Таня зашла в комнату, закрыла дверь и окно. Вытащила из пакета одно яблоко и съела его. Потом легла и о чем-то думала, пока сон не сморил.
Беларусь
— Дед, сколько Наталья твоя будет еще фасон держать? Я же не могу все время между ними, как между молотом и наковальней. Дома Лиля на Наталью мне жалуется, а та при встрече стрелки на молодую переводит.
Они сидели вечером в субботу после бани у деда в огороде, перебрали деревенские, мировые новости и дошли до больной темы.
Дед закряхтел. Михаил заметил, что в последнее время дед Гришатка часто кряхтеть стал.
— Дык, Мишка, растудыть их всех и по отдельности, и вместе взятых! Чего греха таить, старуха моя, твоя правда, зуб на молодуху точит, да только не с пустого места, а Мишка?!
— Да уже семь раз можно было забыть тот разговор дурацкий. Я же попросил извинения, ну и ладно бы, чего до сих пор контры разводить.
— Дык, может, окромя разговора давнего, кака другая есть причина?
— Дык, мык! Кака друга? Что ты, дедуня, тень на плетень наводишь? Если чего знаешь, так и скажи прямо!
— Ничего я, Мишка, не навожу, но и прямо говорить воздержуся. Время придет, сам все узнаешь, али другие пусть до тебя донесут, а я ваш союз не буду рушить, не мне с ней жить, вот ты и решай.
— Да чего решать-то?
— Ничего, — дед закряхтел и насупился, — опытный ты вроде мужик, Мишка, а тута попался, как кур во щи. Не пытай меня, я бабке слово мужчинское дал. Лучше скажи, лешак этот в погонах не достает тебя вновь.
Михаил пожал плечами. Он рассказывал деду, что несколько раз участковый придирался к нему на пустом месте. Но горький опыт за плечами не позволял Михаилу отвечать агрессией человеку при исполнении, и все худо-бедно обходилось. Но уже с месяц участковый не давал о себе знать, и Михаил решил, что тот от него окончательно отстал.
— А ты чего про него вспомнил? — спросил он у деда.
— Не про него, а про нее. Давеча у магазина бабы сплетничали, а Наталья услыхала. Дык говорят, что жена этого милиционера на тебя глаз положила?
— Ох, дед, всю жизнь прожил ты в нашей деревне, а все бабам веришь. Я его жену всего два раза и видел. В первый, как со станции на мотоцикле возвращался, а они с бабкой Куделиной с автобуса на разъезде вышли и домой с багажом тяжелым перли. Я их и довез. В другой раз она попросила дверь в сарае поставить новую. Мы с Ванькой до обеда там повозились, чего надо сделали, расчет взяли и ушли. Вот и все наши отношения. Когда ей на меня было глаз свой ложить?
— Может, ты и не знаешь. А муж ейный другое знает. Говорят, побил он ее.
— За что?
— Дык за новую дверь в сарае.
— Она сказала, что он сам велел позвать нас. Мы даже в дом не заходили, когда она нас обедать звала. Торопились с Ванькой по домам. У него Ирка на сносях, вот-вот родить должна, а я в тот день за кроликами собирался в Лещину ехать, там фермер живет, хорошую породу разводит, так я после той работы к нему и поехал. Да ты и сам знаешь, вечером же заходил ко мне, видал их.
— Видать видал, — дед опять закряхтел.
Михаил нахмурился, раздраженно сказал.
— Ты вот что, дедуня, выброси всякую дрянь из головы. Может, первый и распространяешь всякие небылицы, если моим словам не доверяешь?
— Чего ты, Мишка, мелишь?! Чего это я распастраняю?!
— Тогда закроем эту тему, — сухо подытожил Михаил, разливая по стаканам водку.
Михаил зря надеялся на спокойное время. Последние три дня работал один; Иван жил на станции у тетки в связи с родами жены, которая лежала в станционной клинике. Жена родила в четверг, всю пятницу молодой отец пил, но в субботу утром, не желая осложнений с тещей, приехавшей за дочерью, сказал, что Михаил срочно вызывает его работать, и попутками вернулся в деревню.
Михаил сидел на чурбаке, держал на коленях блокнот и тупым карандашом записывал замеры окон и дверей, когда парень подложил ему под блокнот книгу.
— Так удобнее, держи, Миха.
— Ты вернулся? Поздравляю, парень. Теперь ты папаша! Как жена, нормально все?
— Нормально. Так ждал, когда родит, веришь, переживал там, в больничке, когда в коридоре сидел. Там одна так орала белугой, я, блин, думаю, Ирка моя орет, хотел в палату проскользнуть, да там мужик бородатый меня остановил:
— Куда прешь, — говорит, — здесь моя баба.
А моя только к вечеру родила. Посмотреть
