— Значит, не можете? — мягко переспросил Макки.
Что-то в его тоне внушало ей опасения.
— Что вы имеете в виду?
— Скажите, в вашем распоряжении есть какие-нибудь документы, записи, которые вел ваш муж и которые могли бы сейчас пролить свет на это дело? Доказать его невиновность?
Устало опустившись на ближайший стул, она потерла лоб. Вот, значит, в чем дело? Прокурор уверен, что она скрывает от следствия какие-то важные улики. А не сказать ли сейчас, что она давно уже представила бы ему любые свидетельства, если бы ей удалось найти хоть что-то? Хотя нет, ей вовсе нет нужды говорить ему, что она занималась подобными поисками. Ведь это было бы равнозначно признанию того, что она допускает возможность виновности Томаса, разве не так? Пришлось напрячь волю, чтобы стряхнуть с себя смертельную усталость. Она не желала видеть в себе даже намека на слабость.
— Скажите прямо, вы хотите, чтобы я разрешила вам порыться в личных вещах Томаса?
На другом конце провода послышался раздраженный вздох, за которым последовало отрывисто:
— Я бы не стал это так называть.
— Но вы ведь именно этого хотите?
— Ну что-то вроде этого. Да.
— Увы, придется снова огорчить вас. Ничем не могу вам помочь, мистер Макки. Переезжая сюда, я взяла с собой лишь несколько вещей, которые имеют для меня особую ценность. Все, что ему принадлежало, осталось в его доме и находится в распоряжении его детей.
— С теми вещами я уже разобрался, заметьте, в присутствии адвоката мистера Уинна. Однако ничего противозаконного не нашел.
— Вот вам и ответ на ваши обвинения! — воскликнула Кари.
— Но и ничего, что могло бы его оправдать, там не было, — твердо добавил Макки. — Вы не хуже моего знаете, что человек со столь разносторонними интересами, как у вашего покойного мужа, обычно ведет двойную бухгалтерию. Вот я и спрашиваю: у вас есть его записи, мисс Стюарт?
— Нет! — выкрикнула она. И это было сущей правдой. Потому что Томас никогда ничего не записывал: ни телефонных номеров, ни адресов, ни поручений, которые предстояло раздать подчиненным, ни вещей, которые нужно упаковать перед поездкой. Ничего. Всю информацию он держал в голове.
Устав от многозначительных намеков, Кари спросила:
— Вы в самом деле думаете, что я намеренно что-то от вас утаиваю? Или как вы это там называете…
— Препятствование отправлению правосудия.
— Так вы полагаете, мне можно предъявить подобное обвинение?
— А сами вы как думаете?
— Думаю, что нет.
— И готовы присягнуть в этом?
— Да.
После долгого молчания в трубке раздался тяжелый вздох.
— В таком случае, мисс Стюарт, именно это вам и остается сделать. Видит бог, я пытался избавить вас от необходимости появляться в суде, но вы вынуждаете меня вызвать вас в качестве свидетельницы.
— Мне нечего скрывать.
Она молила господа, чтобы Макки поскорее положил трубку. Напряженность их молчания была почти осязаема. Все было сказано, и добавить к этому было нечего. Но он, продолжая дышать в трубку, как бы давал понять, что можно было бы еще многое сказать. Наконец, пробормотав что-то неразборчивое вроде «доброй ночи», прокурор положил трубку.
Она сделала то же самое. Этот несложный, казалось, разговор лишил ее сил. Кари попыталась встать. Именно тогда и случился первый спазм.
Сидя в обнимку с бутылкой скотча, Пинки смотрел по телевизору древний фильм с Джоном Уэйном[6], когда раздался телефонный звонок.
— Да?
— Пинки… — Женский голос был очень слаб, но он сразу же узнал его, а потому поспешно спустил ноги в полосатых носках с края журнального столика. Нечаянно зацепленная глубокая тарелка с картофельными чипсами полетела на пол.
— Кари? Что с тобой? — Ему не было нужды спрашивать, все ли с ней в порядке. Что-то определенно было не так. Оставалось только выяснить, что именно.
— У меня кровотечение… — Ее голос то и дело срывался. — Кажется, я теряю ребенка.
— Ребенка?! — остолбенел он. Однако в следующий момент из его уст полился поток богохульств. — Подожди, я мигом…
Через двадцать минут Пинки был уже у нее. Вместе с ним была Бонни, не успевшая вытащить из волос розовые пластмассовые бигуди. Он выхватил свою верную помощницу из дому по пути к микрорайону, где жила Кари. Она встретила их на пороге дома, держась дрожащей рукой за дверной косяк. Ее глаза были красны от слез.
— Спасибо, что приехали, — произнесла Кари. Нелепее того, что она сказала, трудно было придумать. — Я вызвала врача. Он говорит, что мне нужно в больницу… Просто, чтобы удостовериться. — Она упала в объятия Бонни, и плечи ее заходили ходуном от бурных рыданий. — Ребенок… Я потеряла его. Ребенка Томаса. О боже! Его больше нет! Моего ребенка. Моего ребеночка…
— Еще супчику?
Кари слабо улыбнулась.
— Нет, спасибо. Было очень вкусно, но я наелась. Уже и не помню, когда меня в последний раз угощали домашней куриной лапшой.
Бонни убрала поднос с колен Кари и успокаивающе потрепала ее по плечу.
— Может, еще чего хочешь? Кока-колы? Сока? Доктор сказал, что тебе нужно есть побольше сладкого.
— Нет-нет, ничего больше не надо. Спасибо. Вы оба так добры ко мне. Даже не знаю, что и делала бы без вас. Сперва несчастье с Томасом. Потом скандал. И вот теперь это… — Ее голос осекся, и она опустила глаза на край атласного одеяла, который бессознательно теребила пальцами.
Она лишь час как вернулась из больницы, где ей пришлось провести ночь. Домой ее отвезли все те же Пинки и Бонни. Они хлопотали вокруг нее, как две большие наседки: постелили ей плед на диване в гостиной, таскали туда-сюда еду и подушки, переговариваясь почти шепотом. Ей вспомнились дни сразу после похорон Томаса. Скорбные лица Пинки и Бонни снова были как нельзя более кстати. В ее дом пришла новая смерть. Смерть ее ребенка.
Пинки понуро сидел у открытого окна. Бонни тоном диктатора заявила, что если ему невмоготу, то пусть уж курит, но только у окна. С неожиданным по-корством он подчинился. Думая, впрочем, не о Бонни, а в первую очередь о Кари.
— Как чувствуешь себя, милая?
— Пусто, — ответила она тихо. Тонкая рука скользнула по впалому животу. Этот жест подметили оба — и Пинки, и Бонни.
— Боже милосердный, ну почему ты не сказала нам, что беременна? Почему…
— Пинки, — осуждающе, с расстановкой проговорила Бонни.
Он злобно зыркнул на нее и глубоко затянулся сигаретой.
— Я просто хотел сказать, что если бы мы знали, то уж как-нибудь, черт возьми, заставили бы ее получше следить за своим здоровьем.
— Не вини себя, Пинки, — успокоила его Кари. — В том, что произошло, виноват только один человек. — «Хантер Макки, Хантер Макки, Хантер Макки», — застучало, словно скандируя, в ее мозгу. Господи, до чего же ненавистно было сейчас ей это имя.
