Я знаю, как уйти.
Джонз просовывает голову ко мне в кабинет.
— Что с Дженет? — спрашивает он, как будто утром у нас не было никакого молчаливого разговора.
— У нее очередной брачный период.
Его лицо передергивается. Невольное проявление беспокойства и отвращения.
— Она взяла мои фисташки, — говорю я, но думаю совсем не о зеленоватых орешках. Я думаю о том, что сказала Джина.
— Пошли поедим? — предлагает Джонз.
Я моргаю.
— Что-то не хочется… Я плохо спала.
— С каких это пор утомление стало влиять на твой аппетит?
— С тех пор, как Джина явилась ко мне беременная, — бормочу я.
В его мозгу разом вскипают два чувства. Я ощущаю это, хотя выражение его лица совсем не меняется. Первое — это удивление. Второе… Это смесь грусти с тревогой и с небольшой порцией ревности. Потому, что я опять не впустила его в свой мир.
Я с повышенным вниманием рассматриваю степлер на своем столе.
— Могу предположить, что она была уже далеко от Хоува, когда позвонила тебе, — говорит он.
— Да, она была в Джолиете, — отвечаю я.
— А что насчет ее беременности?
— Она привезла папашу на буксире.
— А, этот таинственный Дилен.
Я киваю.
— Ну пошли, — говорит он. — Поешь, и будет лучше.
— Лучше не будет.
Почему я не ухожу, ведь ноги же у меня есть? Почему не могу перестать быть скворцом и начать новую жизнь? Например, жизнь одинокой перелетной птицы? Звучит неплохо. Я бы парила над лесами и пела что-нибудь красивое… Одна. Гордая. Свободная. Без этих птичьих разборок, без ссор из-за пустяков, без песен, звучащих на манер сломанного аккордеона, без злости и раздражения. И никакой памяти о коллективном бессознательном. Никакого сращения. Никаких сиамских близнецов.
Была бы только я.
Может, дорогая, ты просто не умеешь ходить?
Я смотрю вниз, на свой письменный стол, и вижу побелевшие костяшки, проступившие на пальцах. Я постепенно, очень осторожно ослабляю хватку и отпускаю крышку стола.
— Нет, — говорю, — я не моя мать.
Брови Джоны исчезают под волосами.
— Никто этого и не говорит.
Джина говорила.
И я говорила.
Я надеваю пальто и оставляю свои мысли. Я устала. Уйти можно и завтра. Маньяна. Завтра никуда не денется.
Закутанные до самых глаз, мы направляемся к киоску с хот-догами на углу.
Человек, жарящий на углях открытого гриля свиную плоть, выглядит, как хряк-каннибал, пожирающий себе подобных.
— Как ты думаешь, он по утрам ест из корыта? — шепчет мне Джонз, пока мы стоим в очереди. Это дежурная шутка постоянных покупателей.
— Вне всякого сомнения.
Но, несмотря на свиноподобную внешность, мозги у продавца есть. Поэтому его дело и стало процветать. Мы стоим тут в очереди именно потому, что хотдоги здесь вполне терпимые. Да ни один улыбчивый и приветливый продавец и не открыл бы магазин на этом углу.
— С вас еще двадцать пять центов за халапеньос[7].
И все-таки я, пожалуй, с большим удовольствием пошла бы к улыбчивому и приветливому продавцу, особенно если бы за ту же плату он давал еще что-то.
— Спасибо, — говорю я ему. — Ты настоящий друг. Не то что другие.
Можете считать это сарказмом. О-хо-хо.
Свиные глазки сужаются.
— Если не нравится, иди в другое место. — И он сгибается пополам, хохоча над этой своей как бы шуткой.
— Ты, как всегда, прав.
Сражаясь с ветром, мы с Джонзом идем на нашу скамейку. Скворцы ее уже всю уделали.
— Учитывая количество булочек с хот-догами, которые я им скормил, можно было бы ожидать от них большей благодарности, — говорит Джонз.
— Может, им не нравятся булочки с хот-догами.
Где-то в середине ланча мой желудок начинает бунтовать. Мысли тоже не всегда послушны. Они возвращаются, когда ты их не ждешь, когда не в состоянии ими заниматься… Я заворачиваю остатки хот-дога и передаю Джоне.
— Не хочешь?
Я пожимаю плечами. Наблюдаю, как скворцы сражаются за какое-то забытое в коричневой траве сокровище.
— Как ты думаешь, скворцы когда-нибудь устают друг от друга? — спрашиваю я.
Несколько секунд он молчит. Старается понять, что я имею в виду на самом деле.
— Возможно, — отвечает он. Но он говорит это так, как другой сказал бы: «Ну и так далее» — давая понять, что высказывание завершено и спорить больше не о чем.
Я делаю вид, что не замечаю, как он выбрасывает остатки двух недоеденных хот-догов.
— Потуши сейчас же! — говорю я, входя в квартиру.
Джина выпускает в потолок длинную струю дыма.
— Почему? Разве ты сама не куришь?
Я хлопаю дверью.
— Иногда курю. Но я не беременна. Вам в школе что, не показывали кино про то, как никотин убивает плод?
Она нагибается и тушит сигарету.
— Что-то не припомню, — ее тон перестал быть вызывающим.
Тряхнув плечами, я сбрасываю с себя пальто и вешаю его на стоячую деревянную вешалку у двери. Потом открываю окно, чтобы впустить в комнату свежего — фигурально выражаясь — воздуха.
— Где Дилен?
— Он пошел за пиццей, — говорит она, перелистывая один из журналов Индии.
— А как насчет той еды, которую принесла я? — Можете считать меня полной идиоткой, но я притворилась, что сегодня как раз тот вторник, что бывает раз в две недели в полнолуние, и сделала остановку рядом с гастрономом.
— Я не люблю овощи, — снова поднимает она журнал. — Ты в гороскопы веришь?
— Нет, — говорю я, садясь наискосок от нее и размышляя, как мне начать разговор о беременности и правильном питании. И, конечно, о том, что не нельзя быть такой свиньей, не чувствующей благодарности за то, что тебя подвезли, к тому же так далеко и совершенно бесплатно…
— Тут написано: «У вас будут новые приключения».
Я все еще думаю об овощах. И о преднамеренном убийстве. Или это называется «родственным убийством»? Убийство сестры…
— Приключения так приключения, — говорю я, погруженная в свои преступные намерения. Может быть, приключения — это побег в Мексику, чтобы скрыться от правосудия?
— Это в моем гороскопе, не в твоем.
— Вот как. — Мексика отменяется. По крайней мере, для меня. — Тебе везет. Послушай-ка…
— А в твоем гороскопе написано: «Вы непостоянная возлюбленная и можете потерять друга». — Она смеется. — Ты права, все это чушь.
— Тебе надо есть овощи, — говорю я на автопилоте.
— Мне хочется только грибов, — говорит она. — А Дилен грибы терпеть не может.
Я открываю рот, чтобы объяснить ей разницу между свежими овощами и грибами, но тут в комнату влетают Индия и Дилен. Вид у мальчишки глуповато-смущенный.
