Через несколько минут суматошной прогулки деревья расступились — и показалось озеро. Не раздумывая, Граф сошел с дорожки на песок. Помедлив, я последовала за ним. Каблуки сапог вязли, мешали идти и рождали во мне подозрение, что второй бокал оказался лишним.
Мы остановились у самой кромки воды, достаточно далеко друг от друга, чтобы почувствовать свое одиночество.
По черному небу летели пепельные облака. Когда между ними удавалось проскользнуть лунному свету, он серебристой полосой ложился на водную рябь и, казалось, покачивался на ней. Этих бликов не хватало, чтобы обозначить весь пейзаж, поэтому я легко представила, что перед глазами — не озеро, а море. Даже ветер дул по-морскому сильно. Развивал мои волосы, морозил щеки.
Я и не заметила, как Граф оказался у меня за спиной — только услышала легкий хлопок: стопка пледов упала на песок.
— Садитесь, — скомандовал Граф. — И подвиньтесь.
Вряд ли Граф видел мой вопросительный взгляд, но, по крайней мере, о нем догадался.
— Если бы вы также медленно соображали, убирая в моем доме, я бы уволил вас еще до попытки кражи… — съязвил он, но благодаря вину я почувствовала лишь легкое раздражение от такого нагромождения слов. Куда с большим удовольствием я бы слушала ветер и всплески воды, напоминающие прибой. — Переместите ваши прелестные ягодицы на край пледа, — разъяснил Граф, разделяя слова тщательно, как в разговоре с иностранцем.
Подождал. Повторил просьбу настойчивым жестом. Я послушалась.
Мне так нравились этот песок, летящие облака, ощущение прохлады на коже и тепла внутри, что я не задавалась вопросом, к чему приведут манипуляции Графа. Поэтому, я с легким напряжением наблюдала, как он усаживался ко мне спиной и укутывал нас обоих пледом. И вот мы оказались, словно в одном коконе, прижатые друг к другу. Я замерла, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Граф — тоже, похоже, дожидаясь, пока я приду к заключению.
Прикосновение — и это слабо сказано. Но я не чувствовала неприязни или паники. Мне не хотелось отодвинуться — даже, скорее, наоборот — прижаться сильнее, откинуть голову… Я вдруг ощутила, как сильно соскучилась по телесной близости…
— Как вы догадались, что я смогу… так… — ошеломленно спросила я.
— Использовал тот же метод, что и при написании книг, — представил себя на вашем месте, — сухо — по сравнению с моим расслабленным, зачарованным тоном — ответил Граф — и это несколько отрезвило меня.
— Любопытно, — я улыбнулась.
— Ну, представлял с точки зрения боязни прикосновений, — пояснил Граф и, кажется, в его голосе тоже проскользнула улыбка. — Мне, который стал вами, не нравилось, когда меня касались руками. От прикосновений кожи к коже буквально передергивало. И вот так, перебирая варианты, я пришел к тому, что спина к спине, да еще и через куртки — это может прокатить.
— Прокатило, — согласилась я, невольно прижимаясь к нему сильнее. — И когда вы успели все это представить?
— Пока вы запивали вином пикантные подробности отношений Глеба и Ланы… Не мерзните?
— Неа.
А потом нас окутала тишина… Как же все-таки по-разному ощущают люди одни и те же моменты. Мне было спокойно и приятно — я впервые испытывала такое чувство рядом с Графом. А Граф, тем временем, вовсе не наслаждался видом дрожащей лунной полоски. Вовсе не думал о нашем прикосновении.
— Я знаю, что вы в моей жизни появились не случайно, — он выделил ударением мое имя, и я поняла, что волшебство исчезло.
А еще я поняла, что, возможно, именно ради предстоящего разговора и была спланирована эта поездка.
— …Только не догадался еще, с какой стороны дует ветер. Кому я насолил настолько, чтобы вместо удара битой по затылку получить в компанию на ночь прекрасную незнакомку? Кому нужна такая изощренная месть? — он сделал паузу, словно и в самом деле надеялся получить ответ, а я зажала переносицу пальцами, потому что из-за вина стала чересчур восприимчива к попыткам обвести меня вокруг пальца. — Вас лично я не обижал. Может, вашу подругу? Друга? Кого-то из родственников? Но ваша фамилия мне не знакома, — бесстрастным тоном продолжил размышлять Граф. — Ради подруг обычно не рискуют настолько, чтобы попасть в тюрьму, — вы же не решили, что уже избежали этой участи, верно?.. И вариант с приятелем тоже отпадает — вы не влюблены. Это видно по вашему поведению, взглядам. Вы ко многому готовы — у вас почти нет сдерживающих факторов…
— Вы очень умны, Граф. Но не ищите в моей истории простых ответов, — выпутываясь из пледа, говорю я.
Граф поднялся следом. Теперь он ничем не напоминал того галантного, заботливого мужчину, который привез меня сюда.
— Вы же не можете не знать, что меня преследовал мужчина с разорванным ухом? — Казалось, Граф едва сдерживается, чтобы не встряхнуть меня за плечи. — Может, и сейчас преследует, просто не явно — так же, как и ваших героев… Некоторое время этот мужчина заставлял меня испытывать не слишком приятные эмоции. Я знал, что могу проснуться среди ночи, выглянуть в окно — и увидеть, как блестит в лунном свете рама его мотоцикла. Давайте поговорим об этом мужчине, Шахерезада.
— Всему свое время, Граф.
Бумер, кафе, пляж, пледы, прикосновение… Вот и ответ — он просто поменял тактику. Неужели я выгляжу настолько одинокой, что должна была купиться на это? Мне все еще было не по себе от того, с какой ловкостью Граф меня разыграл. А прикосновения к душе я переношу куда болезненнее, чем к телу.
— У моего терпения есть передел, Шахерезада, — Граф сжал кулаки — я не видела, но слышала, как скрипят его перчатки.
— У терпения любого человека есть предел, — я хотела произнести это легко, с тонким налетом иронии, но эмоции просочились, — и получилось резко, даже зло.
— Послушайте, Шахерезада…Что-то в вас и вашей истории, несомненно, меня привлекает. Но куда больше — раздражает. Особенно, ваша манера, отвечая на одни мои вопросы, плодить другие. Когда есть лишь вопросы — и нет ответов — рано или поздно это начинает надоедать…
— Вы сказали — раздражать.
— Раздражать и надоедать! — повысил тон Граф. — Если в ближайшее время вы не научитесь вызывать во мне другие чувства — однажды обнаружите дверь моего дома закрытой.
…Вот тогда-то у меня и возникла идея, из-за которой я теперь мерзну у двери Графа. Уверена, он думает, что я испугалась и теперь собираюсь вызвать в нем «другие чувства», приоткрыв завесу тайны. Но раз конкретики не было, я решила импровизировать — и вызвать в нем эмоции, которые, скорее всего, Граф не имел в виду.
Вчера ночью эта идея показалась мне забавной. Сегодня вечером, я стала сомневаться. И вот теперь, стоя на крыльце его дома, я с трудом сдерживаю себя, чтобы не сбежать.
Дверь распахивается, едва не сбивая меня с ног. Граф хватает меня за локоть — инстинктивно, потому что падение мне не грозило. Затем отпускает — с таким гневным видом, словно это он не терпит прикосновений.
— Полпервого, Шахерезада, — сквозь зубы произносит он.
— Разве я спрашивала, который час?..
Граф ждал меня — вот о чем говорит его поведение. Волновался, что я не приду, не меньше, чем я — что дверь будет закрыта. Думаю, он тоже это понимает.
— Проходите.
— Благодарю.
В прихожей не раздеваюсь — прямиком направляюсь в спальню. Краем глаза замечаю, как спотыкается на ступеньке Граф, не спускающий с меня взгляда. Усмехаюсь — то ли еще будет.
Спальня Графа такая же аскетичная, как и другие комнаты, так что приходится фантазировать. Достаю из рюкзака прозрачные невесомые шали — белые и голубые, матовые и сверкающие, с тонким кружевом и стразами. Вынимаю их тем же движением, что фокусник — предметы из якобы пустой шляпы. Реакция зрителя превосходит ожидания. Графа так и подмывает спросить, чем я занимаюсь, но приходится держать рот на замке — знает же, что не отвечу.
Художественно-небрежно разбрасываю шали по кровати, почти полностью скрыв от глаз черное покрывало. Приношу из кабинета все свечи, что нашла, расставляю на полу и тумбочке возле кровати, зажигаю. Выключаю свет. Ах, да, чуть не забыла — вытаскиваю из пакета в рюкзаке перья — не знаю, из каких птиц их выдрали, но они идеально подходят для моего спектакля — белые, пушистые у концов, длинные — с локоть.
