Если честно, плохая мечта. Ну, увидел бы он меня успешной и красивой, а дальше что? Никакого удовлетворения.
Я привычным жестом взялась за дверку духовки, распахнула ее и схватила горячий противень. Резкая боль ударила по мозгам. Пальцы разжались, и противень с испекшемся коржом свалился на пол.
— Господи! Рита! Что сегодня с тобой? Как можно?
Степан стиснул запястья и потащил меня к раковине. Он дул на пальцы, лил на них прохладную воду, а я плакала от боли физической и от боли душевной. Сердце так и рвалось на части.
— Ну, что ты, что ты! — Степан обнял меня за плечи и прижал к себе. — Глупая! Я не ругаюсь. Просто испугался за тебя.
Я спрятала лицо у него на груди и зарыдала по-настоящему. Истерика не останавливалась. Хотелось кричать, что-нибудь крушить и спрашивать небеса: за какие грехи мне назначены такие испытания? Я потеряла родителей и бабулю. Мой любимый бесследно пропал, документы исчезли. Такое впечатление, что весь мир против меня. Еще и обожглась до кучи!
Наконец стресс и шок вылился слезами, и мне стало легче.
— Достань аптечку, — попросила я Степана. — она там, в верхнем шкафчике.
Он перевязал мне пальцы.
— И что ты теперь будешь делать? — сочувственно спросил меня.
Я оглядела кухню: испеченные коржи остывали на разделочном столе. Взбитый крем ждал, пока его намажут сверху.
— Буду тобой руководить. Справишься? — Степан кивнул. — вот и отлично. Каждый торт нужно разрезать на две части. Возьми это приспособление.
Степан ловко разрезал все коржи, пропитал их специальным сиропом, потом смазал кремом. Осталась самая трудная часть: выложить из крема ветку черемухи для украшения.
Этим я занялась сама. Превозмогая боль в обожженных пальцах, я кривовато, но нарисовала то, что нужно, потом из мешочка выдавила крем и полюбовалась своей работой. Получилось неплохо. Если учесть, что каждый торт будет разрезаться на порционные куски, то и вовсе никто не заметит корявости. А на витрину поместим те три торта, которые я сделала еще днем.
— Придется завтра тебе поработать официантом, бариста и охранником одновременно, — сказала я. Справишься?
— Разве я тебя брошу?
Я посмотрела на Степана, столько нежности и тепла было в его словах, что заныло сердце. И почему я никого, кроме друга, в нем не вижу? Рядом со мной есть твердое мужское плечо, всегда готовое прийти на помощь, а я вспоминаю серые глаза мажора. Его голос вызывает в душе трепет и заставляет дрожать каждую клеточку моего тела.
Черт! Как избавиться от наваждения?
Я посмотрела на часы и ужаснулась: два часа ночи!
— Степа, иди домой. Мы все сделали. Спасибо тебе большое за помощь.
— Я останусь с тобой.
Он шагнул ко мне, но я выставила перед собой забинтованные руки.
— Пожалуйста. Не надо.
— Рит, ты же знаешь, как мне нравишься.
Еще шаг. Я — назад и уперлась спиной в плиту.
— Степа, не смей! Прошу тебя.
— Рита…
Лицо Степана было напряжено. Глаза возбужденно горели. Он стоял так близко, что я видела крохотную родинку на мочке его уха. Такая ситуация меня пугала. Я совсем не искала приключений, но и оттолкнуть друга грубостью и хамством не хотелось. Полная неблагодарность за помощь!
Степан вдруг наклонился. Его губы резко придвинулись, но я уловила этот момент и успела отвернуть голову. Поцелуй пришелся куда-то в шею. Мурашки побежали у меня по спине. Я присела, поднырнула под его руку и кинулась к двери.
— Убирайся! Немедленно! — меня почему-то трясло от возмущения.
Несмотря ни на что, я его понимала. С одной стороны, мужику надоело топтаться вокруг меня. Все жужжали ему на уши, что пора перейти к решительным действиям. Вот он и перешел. А с другой — я не хотела торопиться. Только не насилие! Тихие, уютные, мирные отношения — больше мне ничего не нужно от жизни.
— Рит, прости. Я не хотел, — замялся он. Случайно получилось. Ты такая аппетитная, как ванильная булочка, вдруг захотелось тебя укусить.
Он засмеялся, я тоже улыбнулась и облегченно вздохнула:
— Иди домой. Я тоже устала. Завтра в восемь жду тебя на работе.
Я выпроводила его, заперла дверь, оглядела зал: все готово, можно открываться. Вдруг на плечи навалилась усталость. Казалось, ломит все тело и гудят ноги. Я посмотрела на перебинтованные руки, кое-как умылась и буквально упала на свой диван. Раздвигать его не было сил. Я просто подмяла подушку и легла.
Внезапно мой нос уловил легкий запах мужского парфюма. Я резко села и принюхалась. Аромат шел от наволочки. Точно! Здесь спал Сенька. Людочка моет голову своим мужчинам только специальным шампунем.
Запах принес далекие воспоминания. Я уткнулась носом в подушку и тяжело задышала. Слезы хлынули из глаз:
— Я скучаю по тебе! — сами собой произнесли губы. — Я скучаю по тебе, — повторила я.
Глава 13. Антон
Сначала я ничего не расслышал: мешал шум волн, набегавших на берег, доносившийся из распахнутого французского окна, которое вело на широкий балкон, больше похожий на веранду. Пришлось подъехать к окну и прикрыть его. Теперь стало лучше, и я вернулся к двери кабинета.
Голоса звучали отдаленно, будто доктор и родители находились в другой комнате, но все равно тихо. Вдруг мама вскрикнула. Раздался топот ног. Я схватился руками за колеса и заметался, не зная, куда спрятаться: единственное место — веранда.
Я — к ней.
— Аня, стой! — это уже папа. Стук каблуков прекратился: кажется, ему удалось задержать мать. — Давай дослушаем врача до конца.
— Надо срочно бежать!
— Куда? Ты в своем уме? Что ты хочешь делать?
— Не знаю. Придумаю, — бессвязно бормотала мать.
— Успеешь!
О чем это они? Что случилось? Куда собралась мать? Эти вопросы взбудоражили меня и заставили волноваться. Надвигались перемены, но хорошие или плохие, я пока не понимал.
— Анна Анатольевна, — услышал я мягкий голос доктора Гринберга, — садитесь, мы спокойно поговорим.
— Аня, давай не будем пороть горячку, — подтвердил отец.
Послышались шаги, которые удалялись от двери. Так, они вернулись в кабинет. Я выдохнул. От напряжения даже спина вспотела. Я снова превратился в слух. Какое счастье, что в этом крыле никого не было! Иначе пришлось бы объясняться с сотрудниками клиники и родителями.
Вот скрипнуло кожаное сиденье от опустившегося в кресло тела, шаркнули по полу ножки стула.
— Анна Анатольевна, я хочу повторить, — начал доктор, — что обморок Антона спровоцировал пережитый стресс. Но главное не это! Нас больше взволновало появление чувствительности. Стресс, обморок, чувствительность — понимаете взаимосвязь? Организм будто встряхнулся.
О чем он? О щекотке? Это реально была она? Я замер, потом ущипнул себя за ногу — нет реакции. Вообще никакой.
— Я понимаю, что что-то изменилось, но… Простите.
Мама всхлипнула, раздались странные звуки: «Вжик, вжик». Вообще, наша «железная леди» сегодня была похожа на обычную мать, убитую горем. Мне стало ее жалко, сердце все же не каменное. Захотелось обнять крепко-крепко и сказать: «Мама, я тебя люблю!»
— Не волнуйтесь. Вот, возьмите.
А, сообразил я, видимо, добывали из пачки салфетку.
— Я сейчас очень взволнована. Войдите в мое положение. Единственный сын прикован к постели, и его организм вдруг отреагировал на старые воспоминания. Есть отчего сходить с ума.
— Аня, прекрати истерику! О чем это говорит, доктор? — спросил взволнованно отец.
— Я предлагаю провести ещё одно обследование. Одно могу сказать: что-то изменилось в сознании Антона, и это надо использовать. Николай Сергеевич, вы говорили, что накануне ребята вспоминали некую девушку. Что за история с ней связана?
— Антон влюбился, — ответил отец.
— Так это же прекрасно!
