наверно, очень тяжело таскать на плечах.
Заходим в квартиру, Вова уже привычным жестом в два движения скидывает обувь и сразу заворачивает на кухню, пока я вожусь со шнурками кроссовок.
К тому времени, как я к нему присоединяюсь, холодильник уже наполовину выгружен на стол, а красивый нос парня торчит в нем. Поразительная бесцеремонность.
— Может я… — подбираю слова. — Всё‑таки сама?
— Я просто помогаю тебе определиться, от чего я точно не откажусь — говорит он, не вынимая лица из холодильника. — И‑и‑и грибочки, — достает литровую банку и ставит на стол.
Выпрямляется, шумно захлопывает дверцу и озорно смотрит на меня, поигрывая бровями.
— Садись, — смеюсь я. — Сейчас упакую.
В верхнем ящике пенала нахожу пластиковые контейнеры, которые все время копятся и никуда особо не расходуются, выставляю их рядком на столе. Вова откидывается на стуле, забрасывая ноги на соседний.
— Уф‑ф‑ф, — потягивается он. — Это было… интересно.
— Ты молодец, — киваю я, загружая салат.
— У тебя прикольные предки. С тараканами, конечно…
— И мышами, — усмехаюсь я.
— Не напоминай, — он закрывает глаза ладонью, откидывает голову назад и громко хохочет. — Ты серьезно скормишь их тому монстру?
— Да нет, конечно! Как ты вообще это представляешь? — морщусь я. — Яша ест только породистых мышей, стерильных и жирненьких.
— Фу, мерзость, — кривит лицо мой уже не парень.
— Этих придется прикончить, — продолжаю я измываться. — Хотела как папа, лопатой…
— Фе, остановись, — Вову передергивает, и он вскакивает на ноги. — Страшная женщина! — подходит ко мне со спины, становится совсем близко.
Пальцы замирают на очередной крышке контейнера. Нос забивает сильный запах эвкалипта. Не самое подходящее время, знаю, но я гадаю: это его гель для душа, средство после бритья, одеколон? Слишком резкий по мне, но почему‑то тревожащий нервы.
Такой контакт‑не контакт длится всего пару секунд, потому что Вова, конечно, шел вовсе не ко мне, а к своему любимчику — холодильнику.
— А пива нет? — снова открывает дверцу и сует внутрь свой нос. — Надо залиться чем‑нибудь после мышей твоих.
— Папина бодяга, кажется, осталась, он не забрал.
— Та, которая на комбикорме? — снова морщится ненастоящий парень.
— На картофельных очистках.
— Господи, зачем напомнила, — кладет руку на живот и выпрямляется, поглаживая его. — Их же свиньи едят!
— Ну так после перегона же, а не до.
— Буэ, — изображает желудочный позыв Вова. Неженка, блин.
А так и не скажешь, сметал со стола все, что видел.
— Мне вот интересно, — прислоняется плечом к холодильнику и скрещивает руки на груди. — А как мы с тобой расстанемся?
— Что? — поворачиваюсь к нему, ловлю очередной насмешливый взгляд.
— Ну, для родителей. Когда и как это произойдет? Я тебе изменю? Ты мне? Не сойдёмся характерами? Из‑за чего там народ нынче расстается?
— Скорее всего, последнее, — возвращаюсь к контейнерам, загружаю бутерброды, прессуя их по два — Я ещё не придумала, будем смотреть по обстоятельствам.
— А ты при родителях всегда такая?
— Какая?
— Кроткая, — берется за кончик моей косы и слегка покачивает им в воздухе.
— Я не… я всегда такая, — возмущаюсь я.
— Да ну. Я видел тебя в кафе. Влетела вся такая рыжая фурия, волосы разлетаются, шипишь. Класс.
— Я не фурия! — возмущение растет, я с силой захлопываю последнюю крышку и для надёжности бью контейнером по столу.
— Да расслабься ты, — тянет за косу.
— Ай! — он что, мне там волосы выдирает?
Давление на голову ослабевает, и я понимаю, что он стянул с косы резинку. На периферии улавливаю, как Вова цепляет резинку на руку, но пошевелиться, обернуться, не могу. Не хочу. Впитываю момент.
Он приятно перебирает волосы пальцами, распуская их до конца, высвобождая от ненавистного плена прически. Раскидывает их по спине, закидывает через плечо вперёд. Я оборачиваюсь и непонимающе смотрю на него.
Зачем все это, для кого? Не понимаю.
— Во‑о‑от. Фурия!
Я смотрю на него, он на меня. Я выдерживаю секунду, он немного больше, судя по горячему следу на моей щеке. Возвращаю взгляд на стол, складываю контейнеры башенкой и снова оборачиваюсь к нему.
И застываю. То, что я ему сейчас скажу, явно не вызовет восторг. Уф.
— Во‑ва, — не отрываю глаз от его ноги. — Ты только не впадай в панику, — как можно спокойнее говорю я. Поднимаю взгляд и, глупо улыбаясь, выдаю. — У тебя возле ноги мышь.
— Что? — он понимает не сразу. Ещё несколько мгновений на его лице сохраняется надменно‑расслабленная улыбочка, а потом кровь резко отливает от головы, и он белеет.
Взгляд стреляет вниз, обнаруживает серую тварь.
— Мать твою! — орет он и взмахом ноги отшвыривает от себя грызуна.
Раздается глухой удар, писк, мышь быстро оправляется и начинает метаться по кухне. Тоже самое делает Вова. И вдобавок хватает стул, выставляя его перед собой. Серьезно? Ты им от мыши собрался защищаться?
— Не шевелись, — спокойно говорю я. Тянусь к подоконнику, стягиваю с него трехлитровую банку, которую родители не забрали, и аккуратно, не производя лишних телодвижений, передвигаюсь к мыши.
Та застыла возле ножки стола, явно чувствуя еду, и тоже не шевелится. В этом деле главное — ловкость рук, заявляю, как опытный специалист по отлову этих тварей. Я с ними семнадцать лет жизни прожила.
Сбрасываю со стола кусочек сала — они до него страсть охочие — и как только тварь на него набрасывается, я набрасываюсь на нее.
Банка закрывает ничего не понимающую мышь, я крепко держу банку.
— Подай там картонку, — прошу оцепеневшего Вову.
Он смотрит на меня квадратными глазами и очень медленно опускает стул. Замечаю его побелевшие костяшки и еле сдерживаю усмешку. Не выжил бы он у нас в Прудах. Слег с нервным срывом в первые же сутки.
— Картонка, — напоминаю я, указывая в сторону подоконника.
Он оборачивается, мечется в поисках картона. Да, признаю, там настоящая свалка. Единственный оплот хаоса в моей части квартиры. Но для меня она упорядочена, а за занавеской и
