мог провести с моей девушкой. Не думайте, что если мне пятнадцать, то я не понимаю, что у нас с Поппи. Я люблю ее. Люблю так сильно, как вы и представить себе не можете. И вот вы увозите меня, даже не принимая в расчет мои чувства. — Я повернулся к ним спиной, подошел к шкафу и начал снимать одежду. — А раз так, то отныне и мне наплевать на ваши чувства. Я никогда не прощу вас за это. Вас обоих. Особенно тебя,
папа.
Я принялся складывать вещи в лежавшие на кровати чемоданы — их, должно быть, приготовила мама. Отец остался на месте, опустив голову и молча глядя в пол. Через какое-то время он все же повернулся и шагнул к двери.
— Поспи, Руне. Нам рано вставать.
Меня аж передернуло от досады — как будто ничего и не слышал! — но тут он негромко добавил:
— Мне очень жаль. Я знаю, что значит для тебя Поппи. Мы ничего не говорили, потому что хотели уберечь тебя от ненужных переживаний. Теперь нам понятно, что это не сработало. Но такова настоящая жизнь, и это моя работа. Когда-нибудь ты поймешь.
Дверь за ним закрылась, и я сел на кровать. Провел ладонью по лицу и, понурившись, уставился на пустой шкаф. Но злость еще не ушла, не остыла, и она жгла меня изнутри. Даже еще сильнее, чем раньше.
И я точно знал — она не уйдет и не остынет.
Запихнув в чемодан последние рубашки — кое-как, не потрудившись сложить, — я подошел к окну. Дом Личфилдов виднелся темным пятном, и только тусклый свет ночника говорил, что горизонт чист.
Заперев дверь спальни, я вылез из окна и пробежал по лужайке между домами. Ставни были слегка приоткрыты. Я проскользнул между ними и плотно закрыл за собой.
Поппи сидела на кровати с распущенными волосами и свежим после ванны лицом. В белой ночной рубашке, с голыми руками и ногами и мягкой, нежной кожей, она была так прекрасна, что у меня ком подступил к горлу. Я подошел к кровати и увидел, что Поппи держит в руках рамку с фотографией. Она подняла голову — на ее щеках еще не высохли слезы.
— Поппимин… — Голос мой дрогнул. Видеть ее такой несчастной было выше моих сил. Она отложила фотографию, опустила голову на подушку и похлопала ладонью по матрасу. Я тут же лег рядом и подвинулся ближе, так что нас разделяли считаные дюймы.
Стоило мне увидеть покрасневшие глаза Поппи, как злость вспыхнула с новой силой. Я накрыл ее руку своей.
— Не плачь, милая. Пожалуйста. Не могу видеть, как ты плачешь.
Поппи шмыгнула носом:
— Мама сказала, что вы уезжаете рано утром.
Я отвел глаза и медленно кивнул.
Поппи пробежала взглядом по моему лбу.
— Значит, у нас осталась только эта ночь, — сказала она, и как будто кинжал пронзил мое сердце.
— Ja. — Я взглянул на нее.
Поппи смотрела на меня как-то странно.
— Что?
Она придвинулась ближе. Теперь мы касались друг друга, и ее губы словно парили над моим ртом. Я даже ощущал мятный запах зубной пасты.
Сердце уже начало набирать ход. Пальцы Поппи спустились с моего лица на шею, с шеи на грудь, с груди скользнули ниже, к краю рубашки. Мне уже недоставало места, но когда я попытался отодвинуться, Поппи прижалась еще теснее, а ее губы нашли мои. Едва ощутив вкус ее губ, я подался к ней, и тогда ее язык проскользнул между моими губами навстречу моему.
Медленный, глубокий, этот поцелуй был не таким, как раньше. Она подняла мою рубашку, и ее ладонь легла на мой голый живот. Я откинул голову назад… выдохнул… Ее дрожащая рука обжигала мою кожу. Я посмотрел ей в глаза, и мое сердце как будто споткнулось.
— Поппимин… — прошептал я, гладя ее голую руку. — Что ты делаешь?
Поппи провела ладонь вверх и оставила ее на моей груди. В горле у меня застрял комок.
— Руне? — прошептала она и, опустив голову, осторожно поцеловала меня в ямочку под горлом. Ее губы были такие теплые, такие мягкие и нежные, что мои глаза закрылись сами собой. — Я… я хочу тебя… — прошептала она.
Время остановилось. Я открыл глаза. Поппи отстранилась и слегка склонила голову набок. Ее зеленые глаза смотрели прямо в мои.
— Нет, нет, — возразил я, качая головой, но она приложила пальцы к моим губам.
— Я не могу… — Она запнулась, потом, собравшись с духом, добавила: — Не могу отпустить тебя, не узнав, каково это… быть с тобой. Я люблю тебя, Руне. Я так сильно тебя люблю. Ты ведь знаешь, да?
Мое сердце как будто переключилось на новый ритм, тот, что соединяет любовью две половинки. Теперь оно стучало четче и быстрее. Сильно, как никогда прежде.
— Поппи… — Я знал, что она любит меня, потому что и я любил ее. Но ее слова совершенно ошеломили меня, потому что впервые один из нас произнес их вслух.
Она любит меня…
Поппи ждала. Молча. Не зная, что сказать и что делать, я ткнулся носом в ее щеку… заглянул в ее глаза.
— Jeg elsker deg.
Она улыбнулась.
И я тоже улыбнулся.
— Я люблю тебя.
Наверно, она поняла меня и без перевода на английский.
Лицо ее посерьезнело. Она отодвинулась и села посредине кровати. Потом взяла меня за руку, потянула, чтобы я сел рядом, и взялась за низ моей рубашки.
Я закрыл глаза. Она прерывисто вздохнула и потянула ее вверх, через голову. Теплые губы прижались к моей груди. Я снова открыл глаза — Поппи смотрела на меня со смущенной улыбкой. Выглядела она такой робкой, такой застенчивой, что мое сердце растаяло как масло.
Никогда она не была такой красивой.
Я и сам разволновался не меньше и, чтобы хоть немного успокоить нервы, погладил ее по щеке.
— Нам не обязательно это делать. Только из-за того, что я уезжаю… Только ради меня… нет, не надо. Я вернусь. Обязательно вернусь. И я хочу подождать, пока ты будешь готова.
— Я готова, Руне, — ясно и твердо сказала она.
— Ты еще слишком…
— Мне скоро шестнадцать.
Я улыбнулся, услышав в ее голосе знакомое упрямство.
— Считается, что это еще рано.
— Ромео и Джульетта были примерно нашего возраста, — возразила она, и я невольно рассмеялся, но тут же замолчал — она придвинулась ближе и провела ладонью по моей груди.
— Руне, я готова уже давно, но не торопилась, потому что нам некуда было спешить. Впереди у нас была целая жизнь. Теперь все изменилось.
