смогла никого рассмотреть.
- А ты, кстати, мастерски водишь машину, детка. Явно не порастеряла былых навыков. Я всегда говорил, что у тебя талант к вождению. В твоих венах…
- Машинное масло? - смеюсь я.
Он действительно слишком часто это говорил.
- То есть, расследование в тупике? - спрашиваю то, что меня действительно волнует. - Значит, скорая свобода мне не светит?
- Пока нет, - Рас даже не пытается подсластить пилюлю, но, как всегда, обещает сделать все возможное и невозможное.
- Папа не звонил?
- Нет. Но если хочешь что-то передать, я сам его наберу. Проведу оператив…
- Нет, не надо. У меня ничего срочного.
Не хочу далее развивать эту тему. С каждым разговором с мужем я все сильнее чувствую вину за то, что обманываю его. Он роет землю, пытаясь меня защитить, но воюет с воображаемым врагом. Как бедняга Дон Кихот…
Я хочу признаться, но не могу. Сейчас его гнев будет еще более мощным и разрушительным для брата, чем если бы все вскрылось раньше. И я вновь благоразумно молчу.
Попрощавшись с Расселом до завтра, открываю дверь, чтобы вернуть телефон его сыну. Я знаю, что он стоит под дверью. Может, не подслушивает, по крайней мере, старается, но, по-любому, проявляет бдительность. Он же не в курсе, что я и не собираюсь никуда звонить с его телефона. У меня было время подумать - очень много времени, - и я поняла, что это верный способ подставить брата, ведь пробить номер в наши дни так же просто, как заказать пиццу. Даже странно, что я не подумала об этом в прошлый раз, когда схватилась за мобильник. И хорошо, что Сойер мне помешал, иначе сейчас о причастности Хайдена к тем событиям уже знали бы все заинтересованные лица. Ну, кроме тех, кто о ней и так знает. Кроме тех, кто в него стрелял…
Но Сойер меня удивляет - за дверью его нет.
Это жест доверия или у него тоже было время подумать?..
Озадаченная, иду к двери в его комнату и кратко стучу. Ответа нет. Стучу еще раз, громче и длиннее.
- Я на кухне, - раздается снизу приглушенный голос.
- Он постоянно ест, что ли? - ворчу вполголоса, спускаясь, но знаю, что перегибаю - завтрак дело святое.
Молча возвращаю Волчеку телефон, он никак не реагирует. Даже не поднимает взгляд. Это немного задевает - ладно, вру, нормально так задевает, до образования комка в горле, - но я не подаю вида.
Так же молча делаю себе омлет, тяготясь его присутствием. Он же ведет себя так, будто меня тут и нет. Это необъяснимо раздражает.
Ну почему он не уйдет?!
И почему он так меня бесит?!
Переложив нехитрый завтрак в большую плоскую тарелку, ставлю ее на остров и сажусь по диагонали от Сойера. Чем дальше от его тяжелого, проникающего под кожу, взгляда, тем лучше.
Но дистанцирование не помогает. Волчек достает меня одним своим присутствием рядом. Гнетущая тишина давит на уши, а плотное, почти осязаемое, напряжение в воздухе поднимает уровень дискомфорта до небес, отчего мой язык развязывается сам собой.
- У тебя, что, других дел нет, кроме как меня сторожить? - брякаю я в досаде, не выдержав, наверное, и минуты.
Он поднимает на меня равнодушный взгляд, смотрит, как на пыль в углу, и возвращается к неторопливой очистке яблока от кожуры.
- Я тут уже сколько… дня четыре? Ты даже ни разу из дома не вышел. Сидишь вместе со мной, как привязанный. И охота тебе?
Он одаривает меня еще одним взглядом, в котором не искрится ни единого намека на интерес к разговору.
- Ну неужели тебе никуда не надо? Ты же должен где-то работать…?
- Ты - моя работа, - нехотя отвечает вопреки моим ожиданиям. - И поверь, за нее неплохо платят.
- Так ты все же телохранитель? - радуюсь диалогу и новой крупице информации о своем тюремщике.
- Аха. Кевин Костнер.
- Как романтично!..
Его взгляд мрачнеет, и он снова его отводит. Неужели ему так неприятно на меня смотреть?!
Что, блин, я ему сделала?!
- А раз ты Кевин Костнер, значит, бояться мне нечего. Может, мы с тобой погулять сходим, а? Ну сколько можно в четырех стенах томиться? Я на эти стены скоро кидаться начну от скуки.
- Скажи спасибо, что ты не на цепи.
Он явно избегает смотреть на меня. Делает это только в крайних случаях. Хм…
- Так я очень ценю твое великодушие и заботу о свободе моего передвижения, - щебечу дружелюбно, хотя испытываю эмоции совершенно противоположные. - Но я веду себя хорошо. И если за это мне не полагается досрочное освобождение, то хоть какое-то поощрение я заслужила?
Он откладывает нож, встает и идет на выход.
- К-куда ты? – едва успеваю спросить, пока он не скрывается за дверью.
- Схожу тебе за леденцом. Ты заслужила…
- Я не хочу леденец! - торопливо выпаливаю ему в спину. - От него зубы портятся. И фигура.
Останавливается, оборачивается и окидывает меня безразличным взглядом с головы до ног:
- Тебе не грозит.
- Ух ты… - офигеваю я от неожиданного комплимента. - Считай, свой приз я уже получила. Надо же… меня похвалили!
Покачав головой, он вернулся и сел на место.
- Ну почему ты не хочешь выйти на улицу? - не унимаюсь я, не теряя надежды все же его уговорить. - Боишься? Думаешь, это опасно?
- Я боюсь только болтливых баб. От них у меня изжога.
- Ну надо же… считай, повезло тебе, что я не болтлива.
Он до невозможности округляет глаза и делает вид, что подавился.
- Да ладно тебе! Если считаешь, что я много говорю, значит, тебе не попадались настоящие болтушки. Вот в универе со мной училась одна бразильянка, так вот она болтала без умол…
Он резко встает и снова движется к выходу. Выходит за дверь и закрывает ее с той стороны.
- Ну наконец-то… - горько радуюсь вслух. - Уж лучше одной, чем с ним…
Дождавшись ночи, вылезаю в окно. Оцениваю взглядом расстояние до стоящего почти вплотную к наружной стене дома, чуть правее от меня, взобравшейся на подоконник в моей комнате, дерева. Не так ловко, как белка, но и без особых сложностей - босоногое детство в российском захолустье, где я целыми днями оттачивала
