— Да никто вообще не пляшет под мои капризы, — закатываю глаза. — Ты и мама можете только друг друга обвинять в том, что вы подкупаете меня и балуете. И шлем с игровой комнатой светят мне по часу в день после уроков и уборки в своей спальне.
— Верно.
— Ну офигеть ты меня балуешь.
— Зато перед друганами похвастаешься, что у тебя есть игровая комната, — папа смеется.
— Ее еще нет, — смотрю в окно и перескакиваю взглядом с фонаря на фонарь.
— Будет.
— При определенных условиях, — цыкаю. — Что-то не понравится, то не будет этой комнаты, ага. Говори шепотом, смотри в пол и с моей новой телкой будь тихим. Стремная она, — сверлю висок папы злым взглядом. — И тупая.
Сейчас взбесится.
Должен.
Пусть остановит машину, развернется и вернет меня к маме. Я ему сейчас не нужен. Зачем я ему, если у него новая шмара, с которой они родят новых детей?
Пусть сейчас скажет мне, что ему очень жаль и что в его жизни для меня нет места, потому что я громкий, грубый, наглый и не слежу за языком.
Пусть откажется от меня, потому что я устал туда-сюда мотаться с рюкзаком и делать вид, что меня не напрягает жить на два дома.
И теперь дома у папы поселиться какая-то левая гадина с косой до жопы и будет играть роль второй мамочки.
Мне одной мамочки хватает за глаза!
Придурочной мамочки, которая ревет ночами, выходит к завтракам с опухшими глазами, а после с папой ведет разговоры сквозь зубы.
Не понимаю ее.
Папу понимаю. Он устал, потому что сейчас с мамой все устают так, что хочется треснуть ее чем-то тяжелым, чтобы прекратила быть дурой.
Даже дедушке с бабушкой с ней тяжело. Даже у них не выходит поговорить с ней, потому что она сразу требует их уйти, не лезть в ее жизнь и, вообще, хватит ее воспитывать. она взрослая девочка.
— Ты шмару себе какую-то нашел, — говорю я, не дождавшись реакции от папы.
Я доведу его.
А чо мне терять?
— Ну и как? — спрашивает папа. — Тебе полегчало? — едва заметно щурится на дорогу. — Полегчало от того, что ты оскорбил девушку за ее спиной?
— Могу ее и в лицо шмарой назвать.
— Можешь, конечно, — папа кивает. — И тогда полегчает, да?
Вот же гондон. Каждый раз в разговорах с ним я чувствую себя тупым.
Может, поэтому мама и отказывается с ним чесать языки, потому что просекла фишку, что папа в любом случае окажется умнее, чем она?
— Борь, ты мне ответишь? Тебе станет легче?
— Да чо ты ко мне прикопался?!
— А ну, не ори, когда я за рулем! — гаркает, и меня пробивает испугом от его зычного и раздраженного голоса. — Конечно, твою фантазию подростка-бунтаря очень порадует авария со смертельным исходом, но…
— Да, — шиплю под нос, — лучше сдохнуть, чем с такими тупыми родаками…
— Господи, — папа тоже шипит, — дожил же до того возраста, когда меня называют тупым родаком.
— Хочешь сказать, что не тупой?
Папа выдыхает, медленно моргает и говорит:
— Может, сейчас полегчало?
— Что ты прикопался?
— Потому что я твой тупой отец. Вот и прикопался. До левого мелкого говнюка я бы не докапывался, — папа поглаживает щеку. — А тут приходится прибегать к педагогическим уловкам, а после вечерами усиленно читать книги, как быть строгим, но хорошим батей.
— Да в жопу твои книги.
— Я же современный отец и не прибегу к ремню, — усмехается, медленно проворачивает руль, — но так хочется, но тогда я покажу свое бессилие.
Машина заворачивает к подъездной дороге, что ведет в паркинг жилого комплекса
— И к чему эта хрень? — едко недоумеваю я.
— В одной из этих книжек было сказано, Борь, что надо делиться с детками-конфетками своими мыслями, когда накрывает, — машина притормаживает, ворота паркинга поднимаются. — Сработало, нет? — вновь смотрит в зеркало заднего вида. — Вроде подуспокоился, смотри-ка.
В гнетущем молчании паркует машину в третьем ряду, глушит мотор и отстегивает ремень безопасности, а затем покидает салон, а я сижу и не дергаюсь.
— Борь, выползай, — он открывает багажник и вытаскивает чемодан.
Я хочу, чтобы мама и папа были вместе. Чтобы мы все жили в одном доме и чтобы вместе ужинали как сегодня. Что мне для этого сделать?
— Выходи, — открывает боковую дверь. — Ты когда был мелким, тебя можно было взять на руки и потащить, а сейчас такой фокус не пройдет.
Выскакиваю из машины, накидываю капюшон на голову. В паркинге холодно и пахнет бензином.
— Пошли, — хлопает по плечу и шагает прочь к дверям лифтовой площадки.
Колесики чемодана, который он катит за собой, неприятно поскрипывают.
Если он женится на этой шмаре, то это точно конец, и мама совсем слетит с катушек. Она тогда не просто свой бренд создаст, а захватит, блин, мир, чтобы всех нарядить в свои платья, лишь отвлечься от того, что у папы новая жена.
А когда эта жена ребенка родит?
Я должен что-то сделать. Меня начинает трясти.
— Борь, — папа оглядывается и ставит чемодан. — Я могу попытаться взять тебя на руки.
— Я не успокоился, — поскрипываю зубами. — нихрена я не успокоился. И нихрена твои книжки не помогают!
— Ты много ругаешься.
— Скажи! — мой голос прокатывается по парковке. — Ты ее любишь?! Любишь маму?! А?! Любишь? Или все? Скажи!
Глава 26. Я зол, очень зол
— Скажи, что ты ее разлюбил! — орет Борька и сжимает кулаки. — И закроем тему! Закроем, если ты ее не любишь!
И сколько в нем сейчас злости и безнадеги, будто мой ответ повлечет смерть всех его близких.
Я знал, что однажды он так закричит и задаст именно этот вопрос, от которого мне станет горько во рту.
Его отчаянное желание, чтобы мама и папа были вместе, режет меня по живому, и вместе с тем вызывает дикий гнев к Анфисе, которая не может даже со мной поговорить.
Хотя бы ради сына сесть и поговорить.
Не надо меня прощать, потому что я принимаю ее право идти своей дорогой, но разговор нам нужен, чтобы окончательно все закрыть между нами.
Тогда и Борька успокоится.
Поговорить, согласиться, что мы не враги, а бывшие муж и жена, которые все равно должны смотреть в одну сторону, ведь у нас дети.
Два года прошло. Я устал.
Первые полгода я был полон решимости все исправить, но сейчас… Сейчас я хочу домашнего уюта, теплую воркующую женщину под одеялом и ласковые объятия.
Пусть и не от той, в которую я втрескался в свое время до искр в глазах и онемевших пальцев. Да и влюбленность, как показала, практика не горит огнем годами.
— Что ты молчишь?!
А что я могу сказать сыну?
Поделится с ним, что я не знаю, что именно я теперь чувствую к его матери? Что ее отказы, упрямство и тупое игнорирование моих слов в наушниках медленно, но верно привело к раздражению?
Конечно, я головой понимаю, что она имеет право обижаться, но не почти два года. Да, сейчас я согласен на Диану, которая где-то лжет, где-то льстит, где-то липнет с ласковым мурлыканьем.
Вероятно, у нее такие же планы на мою скромную персону, как и у меня на нее. Использовать и взять то, чего не хватает.
Упустим из внимания момент, что вот это “не хватает” и привело к тому, что передо мной стоит разъяренный сын.
По макушке проходит поток холодного воздуха, что вырывается из вентиляционной трубы над головой.
Не хватало.
Мне однажды стало не хватать с Анфисой женской ласки.
Игривого кокетства.
Ленивой нежности, в которой мужчина и женщина могут лежать на диване часами. Какая роскошь! Пятнадцать минут милый, и я побежала рисовать новые эскизы. У меня горят все сроки.
Не хватало глупых разговоров ни о чем.
И всего этого мне начало не хватать до рождения Афинки. Со второй беременностью Анфиса вообще отвернулась от меня в желании завоевать новые вершины в своем деле. Эскизы, тряпки по всему дому, выкройки и бессонные ночи за швейной машинкой.
Я сначала просил, потом требовал, чтобы она ночами хотя бы спала со мной в кровати, а не приходила под утро, когда я уже просыпался, но моя жена игнорирует любые авторитеты.
