ли мне с ним или плакать.
— Я ещё хотела принцессу, где принцесса? — решаю пошутить.
Стараюсь не смотреть на его тело. У него очень красивый рельеф мышц — не перекачан, но явно очень натренирован. Вот это да!
— Зачем тебе принцесса? — хитро интересуется он.
— А зачем мне шампанское?
— Давай разопьем?
— Что?! Я несовершеннолетняя, ты забыл?
— Фу, какая ты скучная, — теперь он отжимается, и это выглядит, блин, очень завораживающе. Снова перевожу взгляд на океан.
— Я хотела уже звонить в службу спасения! Ты знаешь, почему люди не плавают в океане?
— Знаю, из-за течений. А ты знаешь, что делать, если попадаешь в течение? Никогда не плыви к берегу! Надо плыть вдоль берега, и метров через десять- пятнадцать течение тебя отпускает..
— Да что ты? — я все ещё очень зла на него, — откуда тебе все это известно? Ты что, где-то подрабатываешь спасателем?
— Нет, — отвечает как бы нехотя, — я учился в хорошей спецшколе для мальчиков. Там акцент, в том числе, на спортивную подготовку.
— Почему для мальчиков? — невольно заинтересовываюсь этим фактом его биографии. Он пожимает плечами:
— Раздельное обучение.
— Это как?
— Вообще, это норма для частных школ в Великобритании! Государственные школы почти все смешанные, а вот частные практикуют раздельное обучение для девочек и мальчиков.
— Ух ты! А зачем?
— Считается, что это благоприятно влияет на учебу в целом.
Смеюсь. Мне это кажется бредом.
— Ну, если так, тогда надо и раздельные институты, а затем и раздельную работу на предприятиях. Если уж по такой логике, то до конца… это там вас учат так лихо воровать шампанское?
— Нет, — отрезает он, подсушивая свои волосы футболкой, — такому в школах не учат.
— Но ведь частная школа, это очень дорого! Ты богат, что ли? Или твои родители?
— Я из хорошей семьи. Но не из богатой, скорее из обеспеченной. Мой дед, бывший военный, помог пристроить меня туда по своим связям, — Алекс почему-то заметно мрачнеет и умолкает.
Мне хочется поменять тему. Я чувствую, что ему неприятно говорить об этом. Интересно, почему? В голове опять столько вопросов, но не задаю ни одного из них.
Потребность подбодрить его почему-то становится острой, и я подхожу ближе. Касаюсь пальцами холодной, влажной кожи плеча Алекса. Он замирает, пристально взглянув на меня. Отдергиваю руку, как-будто сделала что-то запретное.
— Как ты, согрелся? Может, выпьешь шампанского?
— Только если вместе!
Отрицательно качаю головой.
— Тогда закопаем и отметим им твое совершеннолетие. Только на брудершафт, — улыбается, — так пойдёт?
Грустно улыбаюсь в ответ.
Я знаю, что свое совершеннолетие буду отмечать уже далеко отсюда. Очень далеко! В моей груди щемит, так странно. Кажется, этот псих уже проник мне под кожу. Мы едва познакомились, а я уже сожалею о том, что его не будет на моем дне рождения. Ну не ерунда ли?
— Я понял, ты уедешь к тому времени? — он что, ещё и читает мои мысли?! — или не хочешь целоваться со мной?
Алекс спрашивает это так простодушно-искренне, что сам разряжает обстановку! Смеемся оба.
— Ну что ты, как можно не хотеть целоваться с тобой?! — спрашиваю в притворном удивлении, — ты так мастерски крадешь шампанское…
— В этом деле важнее умение мастерски целоваться, — уместно замечает он.
Краснею. И тут он опять читает мои мысли.
— А ты целовалась когда-нибудь?
— Давай-ка спрячем бутылку, — сердито отвечаю, подхватывая ее и делая вид, что внимательно изучаю этикетку, — а когда распить, придумаем потом.
Алекс легко соглашается, одевая футболку.
— Извини, я сниму мокрые трусы, очень холодно, — говорит запросто, и я стремительно отпрыгиваю от него, отворачиваясь. Отбегая подальше.
Он посмеивается, и что-то подсказывает мне, что уж он-то, скорее всего, не только целовался! Через минуту подходит ко мне уже полностью одетый.
Может это странно, но я действительно раньше не целовалась. Никогда. Ну, кроме простого чмока в щёчку. Непринуждённо болтая, мы идем вместе искать то место, куда спрячем бутылку.
Прихожу в себя на кровати, в комнате с обоями приятного кремового цвета. Катя рыдает рядом! Обнимаю ее, тихо успокаиваю.
— Ну, чего ты разволновалась? — задаю дурацкий вопрос хриплым, чужим голосом. Не узнаю себя. Мы обе в каких-то больничных пижамах белого цвета. Когда это нас успели переодеть? Не знаю, что мне вкололи, но голова раскалывается.
— Ты сама оделась?
— Да, — она всхлипывает, и шепчет горячо, с дрожью, припав ко мне на кровать всем телом, — потом привели к тебе, кто они такие, Жень? Они сказали, что дали тебе успокоительное. Что не желают нам зла! Что все будет хорошо. Это правда, Жень?
Ну что я должна ответить ей?
Будет ли мне легче, если она тоже будет знать, что я дура, а они преступники? Если ей станет так же страшно, как и мне сейчас.
— Они сказали, что скоро отпустят нас домой, — продолжает Катя, — что донора для меня пока нет, но они дадут мне с собой лекарства вперёд на год, а там уже подойдёт наша очередь на операцию в Украине! Это правда? Какие мы по счёту в очереди? Чего ты молчишь, тебе плохо?
Да. Мне плохо.
Но я сажусь на кровати, и уже лихорадочно соображаю, просчитывая выходы, не собираясь сдаваться. До последнего.
— Нормально, Катюш! Не переживай! Что они ещё говорили? С тобой общались на русском?
Слезаю с кровати и роюсь в наших сумках.
— Да. Жека, они забрали телефоны, — растерянно говорит Катя, — сказали, здесь плохая связь, но мы можем воспользоваться городским телефоном…
Скриплю зубами, замираю. Черт, черт! Кажется, ловушка захлопнулась. Со всех сторон. Спасти нас теперь может только чудо. Интересно, сколько у меня времени?
Что вообще можно сделать в такой ситуации?
Дверь открывается и я вздрагиваю, оборачиваясь. К нам входит улыбчивая незнакомая женщина в белом халате, с подносом еды. Ставит поднос на стол.
— Добрый вечер и приятного аппетита, — говорит она, — я заберу посуду позже.
Тут же уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь. Мы обе игнорируем поднос, я бросаюсь к окну, а Катя — за мной. С тоской замечаю решетки на окнах. Силы вновь покидают меня. Бороться ли? Но как? Зачем?
— Почему бы им не отпустить нас, — не унимается Катя, выдергивая меня из состояния накатившей апатии, — они говорят, что подписали с тобой договор, а ты не хочешь его исполнять! Что ты подписала?
Медленно переставляя ноги, возвращаюсь в кровать.
Падаю на нее, смотрю в потолок и нет сил даже на то, чтобы поплакать. Мы пленницы здесь, мне об этом сказать ей?! И сколько, интересно, стоит моя почка на черном рынке?
— Давай
