* * *
С некоторых пор Светлана стала замечать, что их отношения с сыном изменились. Еще не так давно они могли говорить друг с другом обо всем на свете, ничего не утаивая и не скрывая. Долгими вечерами, когда весь дом уже спал, Светлана и Володя садились вместе за небольшой столик в самом уголочке кухни, наливали по огромной чашке крепкого красного чая и начинали говорить.
Настольная лампа высвечивала на клеенке яркий круг, а все остальные предметы погружались в приятный полумрак, снимая дневное напряжение и позволяя откровенничать без помех. Володька ставил локти на стол, опускал голову на руки и, глядя на мать своими серыми вдумчивыми глазами, слушал. Почему-то желание общаться находило на него исключительно ночью, и иногда их беседы затягивались до утра. Забытый за интересной беседой чай остывал, так и оставаясь нетронутым, его поверхность подергивалась едва заметной рябой пленочкой, а мать и сын все сидели на кухне, не в силах окончить разговор и разойтись.
Но с недавнего времени все изменилось. Светлана стала замечать, что сын не желал делить с ней свой внутренний мир, отвечал на ее вопросы расплывчато и неопределенно, стараясь обойти острые углы, отшутившись или сославшись на какую-то уважительную причину. То у него болела голова, поэтому было не до разговоров с матерью, то у него висело срочное задание к завтрашней контрольной, которое, кровь из носу, необходимо сделать именно сейчас и ни минутой позже. Наскоро перекусив, он закрывался в комнате, объявив, что сильно занят, но, останавливаясь у его дверей, Светлана слышала, как в его комнате почти до ночи работает телевизор. Входить к нему без приглашения она не хотела, ожидая, что он сам позовет ее, но Володя молчал, делая вид, что жизнь идет своим чередом и ничего необычного ровным счетом не происходит.
За последний месяц, полностью уйдя в свои переживания, Светлана так и не выбрала времени для разговора с сыном, постоянно откладывая неприятный момент на потом. И вот часы на стене показывали без четверти одиннадцать, а от Володи не было никаких известий. Светлана следила за секундной стрелкой, теряя голову от страха и неизвестности и выглядывая на лестничную клетку каждые пять минут. А стрелка все бежала по своему заколдованному кругу, безостановочно, неуклонно, неотвратимо двигаясь вперед.
Наконец на лестнице послышались шаги и дверной замок щелкнул. Светлана шагнула в коридор и нос к носу столкнулась с сыном. Повернув выключатель, она увидела такое, от чего ее просто пригвоздило к месту, лишив дара речи и способности удерживать свои чувства в узде, – на пороге стоял ее Володька, обнимая за талию размалеванную девицу и победно улыбаясь.
– Проходи! – нарочно громко произнес он, стараясь не замечать возмущенного взгляда матери.
– Добрый вечер, сынок, – произнесла Светлана, стараясь не дать выплеснуться нараставшему внутри раздражению.
– А, мама? – преувеличенно громко проговорил тот, делая вид, что заметил мать только что. – Познакомься, это моя подруга Катя.
Длинное тощее существо с драными волосами неопределенного рыжего оттенка соизволило обернуться к Светлане. На подруге Кате была короткая, по пупок, курточка, черные клешеные штанцы, увесистые ботинки на рифленой подошве и короткий полупрозрачный топик. В левом ухе висело великое множество серебряных колечек, оттягивая его ниже правого и делая похожим на фрагмент сантехнической елочки душа.
Боевая раскраска индейца, вышедшего на тропу войны, и та не смогла бы сравниться с макияжем Володиной дамы сердца. Серебристые блестки, осыпавшись с век, распылились по всему лицу; ресницы от тяжести туши почти склеились, напоминая старинную качественную гуталиновую массу, а румяна, наложенные на щеки, ассоциировались с горячечным бредом тяжело больного человека.
– Здрас-сь-те! – проговорила подруга, с трудом расклеивая слипшиеся ресницы.
– Это что за явление Христа народу? – Светлана кивнула в сторону девушки и посмотрела на сына в упор.
– А что, я уже не могу привести в собственный дом кого хочу? – моментально ощетинился тот.
– Где ты был? – едва сдерживая рвавшееся наружу негодование, проговорила Светлана. – И что за тон с матерью?
– Где был? Пиво пил! – захохотал Володька и метнул взгляд в сторону Кати, проверяя, какое впечатление на девушку произвел его независимый тон с матерью. – Ну что, мы так и будем толкаться в дверях или твое сиятельство все-таки разрешит нам войти и почтить сей дом своим присутствием?
Тон мальчика был не просто нахальным, он был откровенно наглым, причем обидные для матери слова он произносил настолько легко и свободно, будто это не составляло ему никакого труда, по крайней мере, нисколько не тяжелее банального щелканья семечек. От такого напора Светлана слегка растерялась.
– Ты отдаешь отчет в том, как ты разговариваешь с матерью? – спросила Света, и плечи ее удивленно поднялись и тут же опустились.
– А почему я должен перед кем-то отчитываться? – На лбу сына поползли недовольные складочки.
– Прежде всего потому, что ты мой сын.
– И что из того? Я уже вырос, мама, только ты этого упорно не хочешь замечать. Я имею право жить с тем, с кем захочу, и ты мне не указ.
– Я думаю, что девушке пора домой, а нам с тобой придется серьезно поговорить, – строго произнесла Светлана, пытаясь дышать ровнее и не показывать своих чувств. – Я думаю, у нее еще будет время для общения с тобой, а сейчас уже поздно.
– Я ж тебе говорила, что пустой номер, – открыла рот разукрашенная девица, перекосив уголок рта и нахально поглядывая на растерявшуюся от неожиданного появления этой красотки Светлану. Слова ее были обращены к Володе, но глаза не отрывались от лица его матери. – Так что пока, детка, когда подрастешь, звони! – Она развернулась кругом, делая вид, что собирается уходить, и Светлана увидела, как рука Володи взметнулась, мгновенно поймав край расстегнутой куртки Катерины.
– Никуда ты не пойдешь, это я тебе говорю! – упрямо выдавил он, тяжело взглянув на мать из-под нахмуренных бровей.
Таким сына Света не видела никогда. Ноздри его расширились и мелко подрагивали; глаза превратились в две узкие режущие щелочки, горящие недобрым огнем. Сам он весь сгорбился, слегка наклонился вперед и опустил голову.
– Или мы войдем сюда оба, или оба уйдем, – угрожающе процедил сквозь зубы он и вопросительно взглянул на мать, предлагая право выбора ей.
– О чем ты говоришь? – побледнела она. Сердце ее забилось испуганно часто, и одновременно с этим она успела увидеть, что губы девчонки расползлись в довольной ухмылке, а глазки победно заблестели.
– Я говорю о том, что Катерина останется со мной. Если нет – пеняй на себя, я уйду из дома. Так ясно?
