— Обратно я их получила перед самым отъездом Якобсенов, почти на перроне. Ларс даже не успел разобрать каждое из них и лишь посоветовал не унывать, если дело не будет ладиться и возникнут трудности. Сказал, что "в этом что-то есть" и напомнил, весьма, впрочем, справедливо, что я инженер, а не писатель, и для человека, не учившегося в литературном институте, мои работы очень приличны.
— Я начинаю думать о нём ещё хуже, чем прежде, — сквозь зубы процедил Леонид.
— А может, он прав? — вступилась я за писателя.
— Он не должен был так поступать, — возразил Дружинин. — Даже если бы ваши работы никуда не годились, нельзя было говорить об этом прямо, а они не могли быть так плохи, я же чувствую. Теперь я не успокоюсь, пока не прочту их. Если хотите, я дам вам слово, что откровенно выскажу своё мнение, но уверен, что оно вас порадует.
— Вчера я и без вашей помощи поняла, что мои повести не были плохи, по крайней мере, часть из них.
— Вы привезли их с собой? — обрадовался Дружинин.
У него блестели глаза, и он явно ждал, что я достану неведомо оттуда гору рукописей и высыплю ему на колени.
— Нет, с собой я их не привезла, но, когда вчера я читала повесть Ларса, я узнала её, несмотря на двойной перевод, сначала на датский, а потом вновь на русский.
Леонид стал мрачен, а я, не замечая его гнева, продолжала болтать, довольно легкомысленно переживая недавние впечатления.
— Представляете, мне было так странно читать её в чужом изложении, что я долго не могла понять, почему мне знакомы и герои, и их поступки, и даже разговоры, и я только на сорок третьей странице поняла, что сама же их и придумала. А ведь изменены были только имена и место действия, а в остальном там всё осталось, как было, даже конец. Вы очень верно заметили, что конец написан слишком торопливо. Когда сюжет был исчерпан, повесть потеряла для меня всякий интерес, поэтому последнюю страницу я с трудом заставила себя дописать. Теперь понятно, почему Ларс выкрал первый перевод этой повести и почему хотел от меня избавиться. Конечно, он испугался, что я узнаю правду и расскажу про его поступок.
Я, наконец, обратила внимание на то, что глаза моего слушателя чуть ли не мечут искры, и мне стало не по себе.
— Какие ещё произведения вы узнали? — спросил Дружинин, пронизывающе глядя на меня.
— Вы обещали всё сохранить в тайне, — напомнила я.
Дружинин встал, прошёл несколько шагов по аллее, потом вернулся и встал передо мной. Он был очень сердит.
— Вы обещали, — твёрдо повторила я.
— И сожалею об этом, — возразил он.
— Слово — не воробей, — напомнила я.
— Русские поговорки не всегда могут доставить удовольствие, — хмуро заметил он.
Я чувствовала, что ему можно верить и, если он дал обещание, то выполнит его.
— Я не хочу с вами спорить, — сказала я. — Вы уже дали слово, и мы не будем к этому возвращаться.
— Есть другая русская пословица, — объявил Дружинин. — Нашла коса на камень.
— Так не будьте камнем, — попросила я.
— А как насчёт косы? — спросил он, смягчаясь.
— Мне её мама срезала, когда я поступала в институт, — пожаловалась я.
Леонид слабо улыбнулся и сел рядом со мной.
— Вы не ответили, какие ещё произведения вы узнали, — напомнил он. — Не случайно же вы заставили меня пересказывать его повести.
— Я узнала несколько, — ответила я. — Четыре он напечатал фактически целиком, две слегка переработал, а одну сильно изменил. Но три повести он написал сам.
Леонид сразу же пожелал узнать, о каких именно повестях я говорю, и мне пришлось дать полный отчёт, сказав в том числе и о моём отношении к самостоятельным повестям Ларса. Писатель продолжил мою тему о загадочных убийствах и мне понравились две из них, благодаря интересным героям и необычным отношениям между ними, а одна показалось скучной и примитивной.
Дружинин кивнул и проговорил:
— Он поступил подло.
Я была полностью с ним согласна.
— Да, действительно, некрасиво.
— Почему вы не хотите об этом рассказать? Вам так дорого его честное имя?
— Дорого, потому что, во-первых, оно было дорого Нонне…
- А во-вторых?
— Оно до сих пор дорого Ире.
— "В-третьих" есть? — раздражённо спросил он.
— Есть. Понимаете, если бы он сделал это, а своего не мог придумать, то, возможно, его следовало бы разоблачить, но он писал большие серьёзные романы, наверное, много над ними работал, и своё имя он сделал благодаря им, а не моим выдуманным историям.
— Однако ваши истории читают, а его «серьёзные» романы спросом не пользуются, — возразил Леонид.
Не так-то просто было меня разубедить.
— Сейчас, может, и не пользуются, а через десять лет будут признаны гениальными.
— Не будут, — заверил Дружинин и рассмеялся. — Вы не читали ни одной его книги, а говорите так уверенно, словно изучили их все. Говорю вам, что и через десять лет, и через двадцать, и позднее читать их не будут, хотя в них есть свои достоинства. Первый его роман заинтересовал публику, но потом автор стал повторяться, и интерес к нему упал. Ваши повести были очень неожиданны, и о нём вновь заговорили, но потом он продолжил вашу тему. Я пересказывал его повести кратко, выбирая самое лучшее, поэтому вы сумели обнаружить в них кое-что интересное, но когда их читаешь, то это интересное трудно уловить среди затянутых разговоров и описаний. Затем он выпустил очередной сложный роман о безработице и потерпел поражение. Остальные произведения тоже были отвергнуты читателями. Господину Якобсену следовало остановиться на самом первом, действительно, удачном романе и заняться чем-нибудь другим… И не трогать ваши повести.
Последнюю фразу он проговорил с весьма грозным выражением, поэтому я торопливо сказала:
— Сделанного не воротишь, поэтому лучше вам забыть об этих несчастных повестях. И вообще, вас так легко рассердить, что я начинаю жалеть, что рассказала вам правду.
Тучи рассеивались, так и не разразившись грозой, и Дружинин, всё ещё хмурясь и осуждающе покачивая головой, взял мою руку.
— Я сержусь не столько из-за повестей, которые он украл, а в основном из-за его отзыва о них. Вы легко могли разочароваться в своих способностях, перестать писать…
— Какой ужас! — подхватила я. — Ведь тогда вы не смогли бы заглянуть в ту зелёную тетрадь!
Леонид слегка сжал мои пальцы.
— Ладно, не будем говорить о поступке господина Якобсена, — сказал он. — Но, если он напечатал ваши произведения под своим именем, он и должен был отвечать за это, а не пытаться скрыть свой…
Он подбирал слово, точнее всего выражавшее его гнев и презрение, и я поспешила подсказать.
