– Было очень больно? – спросил он с сочувствием.
– Было очень странно, – честно призналась я. – Никогда не испытывала ничего подобного. Я думала, ты хочешь, чтобы я страдала.
– А ты не страдала?
– Только если от страха. – Протянув свободную руку, я взяла бокал с вином. Вторая рука, охваченная наручником, создавала неудобства, но также и своеобразное приятное напряжение, словно напоминая о затеянной нами игре. Я пила вино и играла в пленницу, тем временем любуясь своим серьезным, сосредоточенным похитителем.
– Неопределенность – часть моего плана, – улыбнулся Андре. – Даже сейчас ты отдыхаешь, но знаешь, что каждую минуту я могу продолжить развлекаться с тобой любым интересным для меня способом. И ты ничего не сможешь с этим поделать. Ты в моей власти. Что ты чувствуешь? Нравится ли тебе эта мысль? Я хочу, чтобы ты всегда помнила об этом. Ты – моя. Хочу, чтобы ты ходила по улицам, зная, что ты моя, и засыпала, думая обо мне. Хочу, чтобы ты жила так, словно на твоем запястье всегда застегнут этот браслет.
– Тогда ему лучше быть покрепче, – рассмеялась я и попросила отпустить меня в туалет.
* * *
Сережа никогда не был так помешан на чувстве обладания мной, и я ценила эту условную свободу, выражавшуюся в том, что могу не отвечать на его звонки, если не хочется. Мне никогда не приходило в голову, что это – не проявление лояльности, это – равнодушие. Только лежа на широкой кровати, прикованная к ее стойке металлическим наручником, я отчетливо поняла, что никогда не любила ни Сережу, ни кого бы то ни было еще. Андре кормил меня ягодами, аккуратно вкладывая их мне в рот, стирал капельки сладкого сока поцелуями, поил вином, занимался со мной любовью и не давал уснуть, когда я умоляла об этом.
– Я не знаю, как смогу жить без тебя, – прошептала я сонно, когда уже наступило утро и по-хорошему пора было вставать. Сумасшедшая ночь прошла, и теперь казалось, что гонки на серебряной машине происходили сто лет назад и в каком-то другом измерении. Мир сократился до размеров квартиры Андре, до этой необъяснимой легкости в теле, до смертельного желания спать.
– Зачем тебе жить без меня? – удивленно спросил Андре, массируя мои плечи. – Разве это так уж необходимо?
– Моя мама, наверное, сходит с ума, – пробормотала я, уходя от неудобного вопроса, ответа на который не знала. Куда делись мои вещи? Я оставила их в том здании, где меня готовили к гонкам. Господи, мне теперь кажется, что все это было не со мной.
– Позже я привезу их тебе в номер.
– Ты что, правда, отпустишь меня? – сонно хихикнула я. – Даже не верится.
– Ты так хочешь уйти? – спросил Андре, и в голосе его послышалось разочарование.
– Если я вообще сумею ходить. После того что ты сделал со мной, я еще долго смогу только летать.
– Я не буду оперировать твою маму, Даша. Я уже написал заключение, – вдруг сказал он таким ровным тоном, словно речь шла о том, хочу ли я еще малины. – Я планирую сообщить ей об этом сегодня. Оттягивать больше нет никакого смысла.
– Но почему? – растерянно села я на кровати, поджав под себя ноги. Невесомость вдруг кончилась, и я словно с размаху шлепнулась на мерзлую землю. – Мама будет потрясена.
– Я знаю, – кивнул Андре. – И тогда она уедет из Парижа.
– Значит, и я уеду, – произнесла я, еще не до конца осознавая смысла сказанного. Многое стало выглядеть иначе в свете этой новости. Андре знал, что ему не удержать меня рядом, он знал, что наше время утекает сквозь пальцы, как песок. Отсюда и наручники, и этот возмутительный эпатаж в машине, и его необъяснимые смены настроений, и эта сумасшедшая ночь, любовь без остановки. Он знал, что я уезжаю. Это было прощанием. Господи, я не представляю, как смогу жить дальше. Мои руки похолодели.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – прошептал он, протягивая ко мне руки. Я покачала головой.
– Ты не хочешь ничего, кроме сегодняшней ночи. Мы – как призрачные любовники, появляющиеся в полнолуние. Дыхни на нас, и останется только дым. Мне нужно ехать, Андре. Я должна сейчас быть с мамой.
– Я понимаю, – кивнул он и потянулся к спинке кровати, чтобы отстегнуть меня. Я еще помнила, как мучительно желала свободы, как больно впивался в запястье металл, но теперь свобода совершенно не радовала. Меня не освободили, меня выбросили. Так, во всяком случае, я чувствовала себя, пока принимала душ и примеряла одежду – предположительно матери Андре. Явиться домой в чужом рваном серебряном платье – безумие, уже одного того, в каком виде я оказалась к утру, будет достаточно, чтобы взбесить маму до невозможности. Андре нашел для меня какие-то салатовые бриджи, которые были мне безнадежно велики. Это не Габриэль была полной, это я превратилась в ходячий скелет. Андре дал мне ремень, проколов в нем дополнительное отверстие, затем протянул блузку. Она кое-как прикрыла скомканные на талии бриджи, и я вроде бы стала отдаленно напоминать приличную девушку. Вот только обуви у меня не было совсем, пришлось взять тапки – не домашние, пляжные, но они все равно смотрелись довольно странно.
– Я отвезу тебя, – сказал Андре. – Если хочешь, можем заехать и купить другую одежду. Некоторые магазины уже открыты.
– А мы не можем заехать за моими вещами?
– Там, наверное, сейчас еще никого нет, – смутился Андре. – Я не подумал об этом вчера, прости.
– Ничего. Тогда вызови мне такси – и все. Ты тоже устал.
– Не говори глупостей, – возмутился он, натягивая брюки. – Я не хочу, чтобы ты ехала на такси. Я вообще не хочу, чтобы ты уезжала.
– Не могу же я остаться тут, на твоей кровати навсегда, – усмехнулась я, но сердце вдруг ухнуло и затрепетало от абсурдной, ничем не обоснованной надежды, что это может оказаться возможным. Остаться с Андре навсегда. Какая глупость, как ты могла даже подумать об этом? Отведи взгляд в сторону, сделай вид, что это была шутка. Глупая девочка, не вздумай показать этому жестокому и красивому хищнику, что твое сердце болит. Он уничтожит тебя в два счета. Все, чего он хочет, это обладать тобой. Ему не нужно ничье сердце. Он понимает слово «любовь» совсем иначе, для него это – только физический акт.
– Но ты могла бы остаться тут на некоторое время, – пробормотал Андре, недовольно глядя в окно. Ничего не ответив, я стала спускаться по металлической лестнице, с которой у меня было связано столько воспоминаний. Мне было плохо и страшно, но я изо всех сил делала вид, что все хорошо. Из окна кухни было видно лестницу музея и внутренний дворик здания. Я уже начала привыкать к этому бесконечному лету, к этой красоте Парижа, цветам и краскам. Ну что ж, встречай меня, серая будничная Москва, успокой меня своими пробками, утешь дождями.
