Выйдя из магазина, она побрела по улице без какой-то определенной цели, просто наслаждаясь прогулкой. Она остановилась у витрины, где были выставлены сувениры с «Великой выставки» принца Альберта, состоявшейся тремя годами раньше, среди которых имелись занятные стеклянные коробочки, изображавшие восхитительный Хрустальный дворец, и сделанная из меди модель двуколки, копия той, что была представлена на выставке Соединенными Штатами. Потом она заглянула в книжную лавку, где с трудом удержалась от покупки изящного томика стихов Уильяма Блейка. Она отошла уже довольно далеко, когда небо вдруг потемнело и вдали послышались глухие раскаты грома.
Вайолетт раскрыла свой зонтик, который больше годился для защиты от жаркого луизианского солнца, чем от английского дождя. Сделанный из тонкого шелка, он к тому же был слишком мал, чтобы укрыть пышные юбки ее платья. Она попыталась остановить наемный экипаж, но свободных не оказалось. Лондонцы быстрее, чем она, заметили перемену в погоде.
Резкий холодный ветер трепал ее шелковую зеленую юбку и концы кушака из шотландки с такими же бантами на бархатной светло-зеленой шляпке. Вайолетт беспомощно оглянулась по сторонам в надежде найти хоть какое-нибудь укрытие. Неподалеку, на противоположной стороне улицы, виднелся вход в небольшой парк. Там цвели каштаны, под ними раскинулись заросли рододендронов, а внизу ковром стелились желтофиоли. Посреди парка стоял железный павильон, вокруг которого росли причудливо изогнутые деревья гинкго.
Вайолетт приподняла юбки и осторожно ступила на мостовую. Держа перед собой зонтик, чтобы защитить лицо от порывов ветра, она побежала на противоположную сторону.
Вдруг послышался цокот копыт, ржание лошади, чей-то крик. Кто-то громко выругался, засвистел хлыст. Вайолетт в страхе отбросила в сторону зонтик, увидев, что на нее несется карета. Усатый возница изо всех сил натянул вожжи, и круп огромного серого коня замер почти над самой ее головой.
Неожиданно чья-то рука крепко обхватила ее за талию. Кто-то, быстро приподняв ее, почти на руках оттащил к тротуару. Еще не понимая, что с ней происходит, Вайолетт повернула голову и увидела, как железные колеса кареты пронеслись в нескольких сантиметрах от нее, обдав ее брызгами воды. Вдали слышались ругань возницы и возмущенные крики высунувшегося из окна пассажира экипажа.
Стиснутая крепкими объятиями незнакомца и тисками своего собственного корсета, Вайолетт едва могла дышать. Дрожа от испуга, она с трудом ловила ртом воздух и затуманенным взором рассматривала галстук мужчины, в чьих объятиях она оказалась. Узор на золотой булавке и элегантный жилет, в который галстук был заправлен, плыли у нее перед глазами, и все же ей казалось, что их она запомнит на всю жизнь. Убедившись, что ей не грозит потеря сознания от недостатка воздуха, Вайолетт медленно подняла взгляд.
И прежде всего увидела глаза мужчины. Они казались ясными и добрыми, несмотря на их холодный серо-голубой цвет. Прямые брови нависали над чуть опущенными уголками век, а густые ресницы придавали взгляду таинственность. Прямой римский нос не портили чуть выпиравшие славянские скулы. Тяжесть челюсти скрадывалась нежностью губ строго очерченного рта. В суматохе он, видимо, потерял шляпу, и теперь ветер трепал его коротко остриженные волосы.
Вайолетт, упиравшаяся руками в грудь незнакомца, вдруг почувствовала, как тяжело бьется его сердце. Заметив, что его глаза потемнели, она опустила взор.
Он тотчас отпустил ее.
— Прошу прощения, мадам! — произнес мужчина, отступая с поклоном.
Еще до этого момента она уже знала, что его речь будет звучать с акцентом, даже если и легким.
— Ах, что вы, — отозвалась она, — это я должна благодарить вас.
— Не стоит благодарности. Я ничего не сделал. — Он обернулся и увидел на мостовой свою шляпу, смятую проехавшим по ней экипажем. Рядом лежал ее зонтик с расколовшейся ручкой и переломанными спицами. Дождь припустил сильнее.
— Боюсь, что ваш зонтик, как и моя шляпа, ни на что уже не годен, иначе бы я подал его вам.
— Благодарю, не стоит, — пробормотала она.
— А теперь вам надо укрыться от дождя. Пойдемте. — И, предложив ей свою руку, он повел ее к павильону.
Она охотно последовала за ним. Прошлепав по мокрой траве, они поднялись по ступеням и, нагнув головы, забежали вовнутрь, стараясь уклониться от стекавших с крутой крыши потоков воды. Юбки Вайолетт, разметавшиеся при ходьбе, намокли и тяжело повисли, когда она наконец остановилась, повернувшись лицом к выходу.
Во время грозы в тени деревьев было на удивление темно. Шум дождя походил скорее на рокот водопада. Потоки воды лились на траву, на весеннюю листву, на крышу, на ступени павильона.
Вайолетт, смотревшая на дождь как зачарованная, почувствовала вдруг, что дрожит, и обхватила себя руками. Но ее зеленый бархатный жакет с длинной баской тоже намок, и, сняв перчатку, она стала с досадой смахивать капли с одежды. Теперь материя безнадежно испорчена, а ведь она надевала этот костюм раза два, не больше! Гилберт будет крайне недоволен.
Мужчина, стоявший рядом с ней, тихо заговорил:
— Я понимаю, что так не принято, но, поскольку рядом никого нет, кто мог бы меня представить, позвольте мне сделать это самому. — Он поклонился. — Мое имя — Аллин Массари. К вашим услугам, мадам.
— Неужели я могу быть настолько неблагодарной, чтобы отказаться знакомиться с вами? — ответила Вайолетт, протягивая ему руку в перчатке.
— Но вы, видно, не англичанин. Наверное, француз? Или, быть может, итальянец?
Глаза его блеснули.
— Моя мать была наполовину итальянкой, наполовину француженкой. Отец мой ни одну из стран не считал своей родиной, но любил многие, особенно Англию. Во мне течет много разных кровей, а сам я предпочитаю считать себя просто европейцем.
Не было ли это способом дать понять, что он не имеет прав на имя отца, поэтому носит имя матери? Но столь бестактного вопроса она задать не могла. Да и какая разница, ведь их знакомство, вероятнее всего, будет мимолетным. Эти мысли быстро пронеслись в голове Вайолетт, и вдруг она с удивлением заметила, что они говорят не по-английски.
— Ваш французский великолепен, месье.
— Мне показалось, что так вам будет удобнее. Я оказался прав?
Она согласилась, сообщив о своих французских предках из Луизианы, а потом спросила:
— А по-итальянски вы говорите столь же свободно?
— Мне легко даются языки, — ответил он и вдруг, взглянув на ее щеку, нахмурился и достал из кармана носовой платок. — Позвольте мне еще одну вольность.
Двумя пальцами он взял Вайолетт за подбородок и, повернув ее лицо к свету, стер платком капли дождя с ее лба, висков и даже век.
