— Далеко? — повторил за ней.
— Далеко. У меня командировка.
И тут-то до меня дошло. Она же военный врач! И она летит в командировку. Туда, где идет война.
— Надолго?
— На два месяца.
— Тебе обязательно лететь?
— У меня такая работа.
Захотелось крикнуть: «Да будь она неладна, эта твоя работа! Не отпущу!» Сжал кулаки и кивнул, принимая ее слова.
— Я могу тебя проводить?
— Не надо.
— Почему?
— Просто не надо, и все.
Рыжая открыла дверь и вышла из машины, не дожидаясь моей помощи. Я вышел вслед за ней.
— Я не знаю, что сказать, — сообщил ее спине. — Я никогда не провожал на войну …. Девушек.
Она повернулась ко мне лицом.
— А друзей?
— Друзей провожал.
— И что говорил?
— Силы и удачи.
— Вот видишь, все просто.
— Мы не друзья, — возразил ей.
— Егор, — она сделала шаг ко мне, — мы можем быть только друзьями.
— Почему?
Она посмотрела мне в глаза с какой-то тоской и ответила:
— Мне не нужны другие отношения.
— Даже любовь? — задал совсем бабский вопрос.
— Тем более любовь.
— Почему?
— Все это у меня уже было, — она поудобнее перехватила цветы. — Другого мне не надо.
— Неужели ты до сих пор любишь мужа? Разве так бывает?
— Это тебя не касается, — вздохнула она, — но я отвечу. Дело не в любви. Просто мне ничего такого не нужно.
— Хорошо, — согласился, понимая, что сейчас не время и не место продолжать этот разговор. — Но я буду тебе звонить.
— Звони, — сказала она.
Подозреваю, чтобы избавиться от меня поскорее.
— Силы и удачи, — сказал я ей.
— Спасибо.
Рыжая развернулась и пошла к подъезду.
— Я все равно буду ждать тебя, — крикнул ей вслед, чувствуя неправильность происходящего.
Так не должно быть. Мужчина не должен провожать на войну женщину, это противоестественно.
Лиза на минуту остановилась, кивнула, стоя ко мне спиной, и пошла дальше.
А я стоял и, как дурак, смотрел ей вслед, впервые в жизни по-настоящему жалея, что ничего не могу изменить.
14
Вот и еще один день подошел к концу.
Потянулась и полезла в карман за сигаретами. Сколько раз зарекалась бросить курить, но все как-то не получалось. Вот и в этот раз не получится.
Лагерь для беженцев. С точки зрения обычного человека это жуткое место. С точки зрения того, кто бежит от войны, это островок мира и относительного спокойствия. Здесь есть крыша над головой, вода и еда. Медицинская помощь. И безопасность.
Я прилетела сюда неделю назад и работала, не покладая рук. Лагерь большой, людей много, больных тоже оказалась много. Ранения, переломы и просто обычные человеческие болезни, которые никакая война не в силах отменить. Роженицы. Сопливые дети. И далее по списку. Я брала всех. Врачей не так много, как хотелось бы. Все-таки это очень специфическая работа, и не каждый согласится лететь к черту на кулички, в другую страну, где идет война, чтобы выполнять свой врачебный долг. Ведь этим вполне можно заниматься и дома, с девяти до шести, в хорошей клинике и за хорошую зарплату. Среди работающих здесь врачей большинство мужчин. Это тоже понятно, женщинам на войне не место. Я — исключение. Я не просто хороший врач, я самый лучший. К тому же, у меня нет семьи, нет мужа и нет детей. А это значит, что случись со мной что, семеро по лавкам не останутся без матери. Это тоже важно, но гораздо важнее другое — я действительно могу вытащить практически любого больного, я делаю такие операции, за которые другие врачи не возьмутся никогда, и мои пациенты выживают. Поцелованная богом, так меня называют на глаза. Дурацкое прозвище, но я уже смирилась. Людям нужны легенды, им нужно верить в то, что придет чудесный доктор и всех спасет. Поэтому приходится соответствовать.
В лагере есть связь. Не самая лучшая, конечно, но она есть. Поэтому сегодня вечером, я попытаюсь войти в почту, чтобы прочитать очередное письмо от Рокотова.
Он позвонил на следующий день, после моего приезда сюда.
— Не помешал? — вместо приветствия.
— Нет, у меня все тихо.
— Как долетела?
— Нормально. Как ты?
— А что мне сделается? — удивился он. — Кую свои миллионы.
Я улыбнулась, представив его в кузнеце, в кувалдой в руках.
— Я не знаю, что тебе сказать, — прозвучало неожиданно.
— Тогда зачем звонишь? — задала вопрос.
— Рыжая, я не сказал, что не хочу с тобой говорить. Я сказал, что не знаю, о чем.
— О чем обычно говорят с женщинами?
— У меня стойкое ощущение неправильности, — слышу в ответ.
— Почему?
— Я должен быть там, а ты здесь, — звучало немного путано, но я поняла.
— «На его месте должен был быть я», — попыталась отшутиться. — «Напьёшься — будешь». Тебе стоит прекратить рефлексировать.
— Наверное, ты права, — согласился он. — Но все равно это неправильно.
— Тогда не звони мне, — сказала в ответ и тут же пожалела о сказанном.
— Не могу, — судя по голосу, он улыбнулся. — Тянет.
«И меня», — чуть было не ляпнула, но вовремя прикусила язык.
Мы немного помолчали, потом я сказала:
— Мне пора.
— Не буду тебя задерживать.
Еще одна пауза.
— Пришли свою почту, — попросил Рокотов.
— Зачем?
— Буду тебе письма писать, — хмыкнул он.
— Хорошо, сейчас пришлю.
— Ты отвечать мне будешь?
— Буду.
— Хорошо. Тогда жду.
— Пока, — попрощалась я.
— Пока, — повторил он.
Я стала набирать сообщение, думая о том, почему я вообще стала общаться с Рокотовым.
Он встретил меня у госпиталя через несколько дней после дня рождения Кипреева. Просто подошел с букетом, так, будто встречал каждый вечер. И, глядя на него, мне впервые за долгое время захотелось побыть нормальной. Пообщаться, поехать поужинать. Зачем я поддалась этому желанию? Не знаю. Просто поддалась, и все. Мы ужинали в маленькой пивной, где, по заявлению Рокотова, готовили такие же вкусные колбаски, как и в Праге. Разговаривали. Пили чай. А потом он отвез меня домой и предложил встретиться назавтра. И мне очень хотелось согласиться. Но я понимала, что ничего из этого не выйдет. Что я уже давным-давно перестала быть нормальной женщиной, и именно поэтому была так рада тому, что назавтра меня уже не будет в Москве. За два месяца многое может измениться, и, скорее всего, Рокотов просто забудет меня. Да и мой неожиданный интерес к нему потухнет.
Но он позвонил, и появилось странное чувство. Словно, он не чужой, малознакомый мужчина, а близкий и родной.
Рокотов сдержал свое слово, тем же вечером я читала его первое письмо.
«Привет, рыжая. Все-таки пишу тебе. Писать намного легче. Во-первых, потому, что ты не сможешь меня перебить и бросить трубку, например. Во-вторых, письмо ты прочтешь, когда будешь свободна, и я могу быть уверен, что не отвлекаю тебя.
Я сто лет не писал писем. Пожалуй, с детства. Тогда я писал деду. Только не подумай, что я тебе с ним сравниваю. Ты совершенно на него не похожа, гораздо красивее. Дед у меня был боевым генералом. Все время где-то пропадал, мир спасал. Я писал ему длинные письма, в которых рассказывал все, что происходило в моей мальчишеской жизни. О том, какие оценки получил, с кем подрался, и какая девочка в классе самая красивая. И ты знаешь, он мне отвечал. Не просто отписывался, а находил время, что бы написать нормальное, длинное письмо. И тоже рассказывал о своем житье-бытье. Понятное дело, что многого он написать не мог. Цензура, да и что можно написать восьмилетнему пацану о войне? Но я ждал его писем с нетерпением.
Потом он вышел в отставку и поселился в своем доме, в Подмосковье. Я приезжал к нему каждые выходные и с удовольствием слушал его рассказы о жизни. Я гордился им, мечтал быть таким же, как он. Наверное, родители были против такой жизни для единственного сына, но они не вмешивались. Поэтому я пошел по стопам дела. Военное училище, потом академия, служба. А потом дед умер. И я остался один. Нет, родители никуда не делись, у нас хорошие отношения. Они меня любят, я их люблю. Но без деда, я чувствовал свое одиночество.
