— Не мог. Но это моя вина, что мы поссорились и она ушла.
— Поссорились из-за чего?
Он встал, словно не слышал моего вопроса. Прихватив с собой грязную тарелку, ушёл в кухню. Вернулся со свежей порцией супа. Упал в кресло. Отхлебнул вина. И словно специально выбрав неудачный момент, ответил.
Я как раз только склонилась к тарелке. Превозмогая тошноту, что так толком и не отпустила, зачерпнула со дна гущи с кусочком курицы, отхлебнула.
— Она хотела ребёнка.
Чёрт! Я обожглась. Поперхнулась. Закашлялась.
Он подождал, когда прочищу горло, вытру нос и… добил:
— А я не хотел.
— Почему? — выдохнула я, глядя исключительно в тарелку.
— Это сложно. Ешь, — он допил своё вино и встал.
Пересёк комнату, привычно застыл у окна.
Прямая спина. Идеальный разворот широких плеч. Узкие бёдра. Длинные ноги.
Со спины он выглядел ничуть не хуже, чем анфас. И, определённо, видел затылком.
— Если доешь всё, включу тебе здесь телевизор, — не поворачиваясь, сказал он.
— А если нет? — вспомнила я, что действительно должна работать ложкой, а не пялиться куда не следует.
— Отнесу обратно в спальню.
— Ну спасибо, что хоть не обратно на скотобойню, — поделилась я с лужицей супа на дне тарелки.
И клянусь, услышала смешок. К счастью, от окна, не со дна тарелки.
Хотя это его «отнесу в спальню», как ни крути, прозвучало двусмысленно, и я не виновата, что мои мысли свернули в неправильном направлении.
Глава 17. Ника
У него же есть женщина? Наверняка есть! Не может такой мужик столько времени быть один. Интересно, кто она? Какая она?
Чувствуя, что сейчас лопну, я упрямо дочерпала остатки. Конечно, не ради сомнительного «приза». Хотя какую-нибудь незамысловатую киношку я бы сейчас посмотрела — лишь бы не оставаться с собой наедине. Сейчас я сама себе была плохой компанией. Даже этот дьявол во плоти с идеальной осанкой и то был лучше.
Сыто отвалившись к спинке кресла, я прислушалась к ощущениям.
Чёртова тошнота не прошла. А я так надеялась, что это от голода. Но, очевидно, у моего плохого самочувствия и без того было полно причин.
Господин Арье пересёк комнату, склонился к столику на витых ножках, чтобы забрать грязную посуду и с тревогой уставился исподлобья.
— С тобой всё в порядке?
— Какая-то слабость. И постоянно тошнит. Так должно быть?
— Открой рот! — скомандовал он. И когда я послушалась, надавил на подбородок. — Язык покажи.
Единственное, что я узнала по его лицу: две хмурые складки между его бровей идеально симметричны. И, пожалуй, всё. Он не сказал ни слова. Подхватил посуду и ушёл.
— Э-э-э, простите, доктор! — обернулась я ему вслед. — Так со мной всё в порядке?
С таким же успехом я могла бы поговорить с горгульями на камине. Или с медвежьим хвостом.
Почему у медведей такой короткий хвост? Раздумывала я, чутко прислушивалась к звукам из кухни. Хлопнула дверца холодильника. Зашипела вода. Включилась посудомоечная машина.
А зачем медведю длинный? Такие домашние, такие обыденные звуки, словно посудой гремел не Его Сиятельство Мефистофель Генрихович, а моя бабушка.
Уют. Покой. Натопленный камин. Дождь за окном.
И ведь вино, еда и этот чёртов Алан Арье, несмотря на всю свою язвительность, высокомерный аристократизм и раздражительность, несмотря на не проходящую тошноту каким-то чудом заставили почувствовать себя лучше.
Конечно, я не собиралась записывать Сатану Генриховича в друзья, слать открытки к его Дню рождения и подарки на Рождество. Надеюсь, и тошнит меня не от него. Но сейчас, вот в этот самый момент я была искренне ему благодарна за всё, что он для меня сделал.
Я даже сказку про медвежий хвост вспомнила.
И мне хотелось, чтобы он перестал уже громыхать своим столовым серебром и вернулся. Сел, вытянул ноги и рассказал какую-нибудь историю. Да хотя бы сказку о медвежьем хвосте. Как однажды лиса спёрла у рыбака из саней корзину с рыбой, а медведю сказала, что хвостом в проруби наловила. Сунул туда медведь свой хвост, а прорубь то и замёрзла. Медведь дёрнулся и остался и без рыбы, и без хвоста.
Я так явно представила себе эту картину: красиво поседевший Алан Арье в очках и стоптанных тапочках у камина. Щедро дорисовала кучу внучат на облезлом от времени медведе на полу. Большую книгу сказок, что деда Алан захлопнул и строго скомандовал: спать! И себя всё ещё вот в этом самом кресле, что… невольно почувствовала боль его жены, которой он сказал, что детей не хочет.
Что ничего этого не будет.
Будет холодный камин. Побитая молью шкура. И одинокий старик, слепо глядящий на дождь в пыльное окно.
Костлявые руки одинокой старости словно сжались и на моём горле.
И чувство одиночества вполне реальное, настоящее, своё собственное, так сдавило грудь, что я невольно оглянулась.
Звуки из кухни стихли. Неужели ушёл?
Да, он был странным, нервным, желчным. Он пугал меня чуть больше, чем совсем. Но без него было ещё страшнее.
Надвигался вечер. И я знала, чем он грозит. Как стервятники на падаль, к ночи опять слетятся дурные воспоминания, скверные предчувствия, плохие мысли. И будут рвать меня на части. И эти трое тоже прискачут с шашками наголо: боль, страх и стыд.
— Пей больше воды, — прозвучал голос прямо у меня над головой.
Твою мать! Я опять перепугалась так, что подпрыгнула в кресле.
Шайтан-батыр! Разве можно так подкрадываться к живым людям! Чувствую, уйду я отсюда седая и с неизлечимым заиканием.
— С-спасибо, я не хочу, — потрясла я головой, когда как ни в чём ни бывало хозяин дома поставил передо мной стакан воды и прошёл к телевизору с пультом в руках.
— Это не предложение, — небрежно бросил через плечо.
Сложив руки на груди, он стал ждать, когда над камином разъедутся каменные панели, а их место займёт большой плоский телевизор.
И очередной раз глядя на него сзади, я подумала, что ведь он одинок куда больше, чем я. У него даже цветка нет.
— Вы скучаете? По жене? — спросила я у его спины и, повинуясь приказу, сделала большой глоток воды.
— Невыносимо, — ответил он, но ни один мускул не дрогнул от лопаток до ягодиц.
— А месть? Считаете она поможет?
— Не знаю, — пожал он плечами и всё же развернулся. — Но очень на это надеюсь. А тебе разве не хочется отомстить?
— Мне? — удивилась я, оставляя стакан и прислушиваясь какие чувства во мне вызывает слово «месть». — Пожалуй, нет. А просто хочу всё забыть. А ещё мне стыдно и страшно. Стыдно настолько, что я не могу об этом даже говорить. Стыдно смотреть вам в глаза. И страшно, что они вернутся за мной, те, кто это сделал. Они ведь могут вернуться? Не в ваш дом, а вообще?
— Могут, — он наклонился и слегка приподнял моё лицо за подбородок, как тогда, когда просил показать язык. Но сейчас заставил посмотреть на себя.
Я задохнулась от этого взгляда. Тёмного. Прямого. Властного. Словно заглянувшего глубже, намного глубже, чем внутрь меня. В самые далёкие, самые потаённые уголки, в которых я скрывала… Святая инквизиция! Чего я там только ни скрывала! Не у одного Алана Арье есть секреты.
— Но они не вернутся, — коснулось меня его дыхание.
Я вспомнила, что надо дышать, только когда он меня отпустил.
Щёлкнула дистанционка. А когда экран загорелся, обращая на меня внимания не больше чем на валяющуюся на полу шкуру, господин Неожиданность налил себе вина.
Сделал глоток, переключая каналы.
Тёплый от его руки пульт лёг в мою руку, когда на экране замелькала заставка местных новостей.
— Вы уходите?! — обернулась я вслед его спине.
Наверное, нежелание оставаться одной слишком явно прозвучало в моём голосе.
Он остановился. Озадаченно развернулся.
— А ты хочешь, чтобы я остался?
— Ну-у-у, если мне что-нибудь понадобится, или опять закружится голова, или… — мямлила я под немигающим взглядом, по которому ни черта было не понять.
