Но не эта неконтролируемая ревность, а какое-то внутреннее беспокойство, куда более весомое, чем тупая физиология взрослого похотливого самца, всё же заставило меня открыть нужную программу. И пока трудолюбивый бот создавал нейронные связи, раскидывал сети, тянулся щупальцами к тайнам в глубине сотовых мозгов её телефона, я решительно пересёк лабораторию.
— Да заканчивай ты уже! Я же и так знаю, что там! — пнул я сраный анализатор, что до сих пор думал над пробиркой с её кровью, словно никак не мог решиться: сообщать мне плохие новости или нет.
На самом деле это был нормальный цикл его работы — два с половиной, три часа, в зависимости от поставленной программы. Но сейчас они казались мне вечностью, которая никак не заканчивалась.
Результаты анализа крови, после того как я увидел её язык, беспокоили меня куда больше, чем история просмотров её браузера и даже куда больше наличия в анамнезе какого-нибудь завалящего студентика, который её время от времени потрахивал. Исключительно время от времени и, возможно, они даже расстались. То, что постоянного парня у неё нет, тут, как говорится, и к бабке не ходи. Но в поисках утешения и душевного тепла после всего, что случилось, она ведь легко могла ему написать. Схема стара как мир: напиться — домогаться бывшего — устыдиться. В данном случае «напиться» равно «чудом остаться живой». По выбросу в мозг гормонов дурости и ощущению, что сейчас можно всё — одинаково.
Но к чёрту это! Сейчас меня серьёзно беспокоило только её здоровье.
Привычно слизнув новую каплю её крови с тыльной поверхности ладони, я почувствовал во рту такой острый вкус свежей ржавчины, что опасался этих результатов. Мне категорически не нравился ни жёлтый налёт на её языке, ни слабость и тошнота, ни этот привкус окисляющегося железа, которого раньше в её крови не было.
Дьявол! Ну не мог же я банально ошибиться с группой крови? Первая отрицательная, как и у меня. Первую отрицательную эритроцитарной взвеси я ей и влил, опасаясь за её жизнь.
— Так откуда, чёрт побери, гемолиз? — мерил я шагами лабораторию. — Откуда разрушенные эритроциты? И распад гемоглобина с выделением в кровь железа?
Я переживал. Я ждал результатов и ждал Шерлока.
Ждал как глоток свежего воздуха. Эта девчонка измотала меня так, словно ковырялась в мозгу ложкой для мороженого. Вырезала из него ровные шарики как из арбузной мякоти и складывала обратно в том порядке, в каком нравилось ей.
Я устал от неё настолько, что мне даже Зои не помогла.
А я хотел заниматься своими делами, хотел выбросить из головы её «хочу», что она выдохнула так чувственно, отвечая на мой вопрос, что я забыл о чём спрашивал.
Я посмотрел на вспотевшую ладонь. На влажный след, что медленно испарялся с глянцевой поверхности стола, на который я опёрся.
Нет, Зои! Нет, ты не права! Она ничего для меня не значит. Просто мне нужна кровь. Свежая, горячая, настоящая. И ничто другое тут не поможет, ты же знаешь. Хотя бы глоток, несколько капель, чтобы унять эту дрожь, эту раздражительность, интоксикацию и нездоровую похоть, что разрасталась на пустом месте потому что как долбанный наркоман, или гурман, назови как хочешь, я хотел не просто кровь, а ту самую кровь, кровь возбуждённой женщины. Адский коктейль из гормонов, феромонов и эндорфинов, что выбрасывается в кровь при сексе. Как у собаки Павлова желудочный сок выделялся на свет, так у меня рефлекторно вставал при одной мысли о крови. Потому что кровь — это секс. А секс — это кровь.
А она. Она ничем не виновата. Но она была там, когда мы с Кирой…
Дьявол! Да, я думал о ней, когда последний раз был с Кирой, чего уж теперь!
И теперь этот секс, этот вкус связан с девчонкой, хочу я этого или нет.
Чёрт побери! Нет, я не схожу с ума! Павлов был физиолог. И это физиология. Это от меня не зависит.
И девчонка не привязалась. Невозможно к кому-то привязаться за полдня. А уж такому мотыльку-пудельку, как она, к такому злому колючему крабу-отшельнику как я — особенно.
Но я в курсе что с ней происходит. Это благодарность. Это одиночество. И это — страх. Страх остаться наедине со своими демонами. Уж мне ли не узнать этот страх.
Так что, в топку!
И, кстати, о Шерлоке. Слава Богу!
Я глянул на экран телефона: прилетел сигнал с датчика движения у ворот, и ткнул в кнопку блокировки — мой сыщик, наконец, приехал.
Пока он подъезжал, парковался, спускался в лабораторию, я закрыл срезы микроскопа на одном из экранов и открыл записи камер наблюдения.
— Ну что, заскучали, голубки? — усмехнулся я, глядя на двух блондинов в разных комнатах здания.
Один спал, отвернувшись к стенке в стеклянном боксе. А другой разминал плечи, меряя шагами узкое помещение настоящей тюремной камеры.
Но сильно сомневаюсь, что такого веселья, какое парнишкам устроил дяденька Олег, им захочется пережить ещё раз.
Глава 19. Алан
О наличие помещений столь сомнительного назначения, как тюремные камеры, в современном особняке, если кто и знал, так это я, моя жена да люди, что устанавливали оборудование ещё до того, как здесь вырос дом.
Ну и теперь Пинкертон. В котором я не только не ошибся, а за эти два дня открыл в улыбчивом безобидном парне такие черты, что, пожалуй, предпочёл бы и не знать.
Я распахнул ему дверь, обрадовавшись, как родному.
— Как рука, детектив Пикачу? — показал я на разбитые в хлам костяшки, покрытые запёкшейся коркой, когда он поставил на стол пакет с вонючей едой из «Пит-Стопа». Самое то для этих ушлёпков.
— Я хулиган, мама, пьяный, кулаки разбиты в кровь. Мама, ты мне подскажи, родная, где живёт любовь, — поддёрнув рукава, прочитал он репчик, слегка пританцовывая, и продемонстрировал очаровательные ямочки на щеках.
Но, боюсь, не меня одного они больше не обманывали.
В тот вечер истерзанную девчонку я привёз домой сам. Но у здания скотобойни осталось две машины, а внутри — два здоровых мудака в отключке. Помощь мне не просто пригодилась бы, помощь мне как никогда требовалась. А Шерлок как раз был в двух минутах езды, в мотеле.
— Еба-а-ать! — вот и всё что он сказал, глядя на окровавленный грязный матрас в стылом помещении сооружения, некогда служащего для убоя и первичной переработки скота на мясо.
И это Шерлок догадался проверить карманы, и у блондина с длинными волосами нашёл уркаганскую самодельную «бабочку», а не какой-то там банальный перочинный нож. Он предупредил на всякий случай ничего не трогать, ну разве что разрешил собрать женские вещи. Он же сделал столько снимков, заглянув в каждую дыру, что память его телефона переполнилась и пришлось дать ему свой.
— А этих куда? — по-деловому поддёрнул он рукава, стоя над двумя телами в багажнике.
Поддёрнул не так, как сейчас, равнодушно осматриваясь в огромной лаборатории, плотно нашпигованной всеми возможными техническими новинками, от электронного микроскопа до 3D-прннтера и аппарата секвенирования генома.
Поддёрнул, как если бы я сказал: закопать, а он и не дрогнул — хоть живьём.
— У меня есть предложение получше, чем пускать их в расход, — похлопал я его тогда по напряжённой спине.
И за все те усилия, что вложил в строительство дома, хоть они и были просто прихотью жены, был неожиданно вознаграждён.
— Я понял на кого ты похож, Шерлок, — чуть позже в этой самой лаборатории я поливал его руку со сбитыми костяшками перекисью. И он морщился как девчонка. — На агента Келлермана из «Побега». Смотрел такой сериал? Он там такой же славный малый, милый, улыбчивый, с щёчками, с ямочками, с карими газельими глазками. Пока не понадобится кого-нибудь утюгом поджарить, или в ванне утопить. Где тебя учили так вести допрос?
Он безобидно улыбнулся, неопределённо пожал плечами и отрывисто подул на защипавшую руку. Честное слово, я бы сейчас презрительно скривился, если бы своими глазами не видел обо что он её разбил. И с какой яростью махал кулаками, пока одному блондину не выбил зуб. А второй, которому он задавал вопросы отдельно, не обоссался как щенок со страха и не заговорил.
